Задумалась. От напряжения мысли аж губку нижнюю прикусила. Сверяется со сценарием? Наконец нашло на неё просветление. Оставила губу в покое и ответила довольно решительно:
— А у нас и переночуете!
А мне ещё поиграть хочется. Спрашиваю, как бы в сомнении:
— А удобно, родители против не будут?
Изобразила и она сомнение, потом обнадёжила:
— Отец у меня, конечно, строгий, но как прознает, что вы для меня сделали, смилостивится.
Ну смилостивится, так смилостивится. Топаю за ней в хату. Через сени входим в большую комнату и застываем у порога.
— Тятенька, я гостя привела!
Крикнула вроде и весело да как-то неуверенно. Какой у них мудрёный сценарий! В комнате полумрак. От керосиновой лампы много ли света? Из-за стоящего у дальней стены стола поднимается мужик и идёт к нам. А девчонка тараторит, что твой пулемёт, и про то, как напали на неё по дороге домой лихие люди, и про то, как я её спас. Закончила фразой:
— Спаситель мой – человек приезжий. Пусть он у нас переночует?
Мужик подошёл совсем близко, встал, глядит исподлобья. Однако в конце дочкиного рассказа лицом подобрел и руку протянул.
— Добро пожаловать! — говорит.
Девчонка явно обрадовалась такому исходу и стала раздеваться, ну и я следом за ней. Тапочек мне не предложили, да они тут и не нужны. Кругом чистота и порядок. На полу тонкие половики. Иду по ним к столу. По пути бросаю взгляд на стену. Чуднó, однако! ОНИ меня что, не только в пространстве, но и во времени «переместили»? Вся стена оклеена старинными картинками. Тут и корабли, и экипажи, и портреты разные. Ба, да это, кажись, Скобелев. А это никак Николай Александрович Романов собственной персоной? А вон новогодняя открытка. И надпись буквами дореволюционного алфавита: «С Новым, 1916 годом!» Спасибо, что подсказали. Буду теперь знать, в каком году предстоит мне действовать. В углу иконы, как я их сразу не заметил? Садимся за стол. Девушка, а она действительно красавица, хлопочет, накрывая на стол. Артист – непрофессионал так не сыграет – изображающий хозяина дома, одет, видимо, по моде тех времён. Стоп! Так и я ведь не хуже. Ну, Побегайла, ну сукин сын! Так это что, с самого начала была подстава? Работа, охота, прикид на старинный лад, преферанс на царские деньги? Чегошь такого-эдакого от меня хотят при такой-то подготовке?
Тем временем стол накрылся по всем правилам русского хлебосолья. Огурчики да помидорчики солёные, капустка квашеная да с клюковкой, брусничка мочёная, грибочки, сало копчёное да колбаска домашняя, ну и хлебушек душистый. И всё, заметьте, своё, не магазинное! А вот и водочка по стопочкам! Не знаю, может какого продвинутого историка такая реконструкция и привела бы в уныние, а по мне так всё очень убедительно. Девушке водки не предложили. И правильно, детей тогда в строгости держали.
Выпили мы по одной, закусили, хозяин и говорит:
— Я так понимаю, на улице вам не до знакомства было, а теперь так в самый раз. Я машинист паровозный Василий Митрофанович Знаменский. Это дочь моя, Варвара. А вас как звать величать?
— Глеб Васильевич Абрамов. Род занятий, как бы это точнее выразиться… — путешественник я. Возвращаюсь теперь из дальних странствий. В ваших краях оказался случайно. Были у меня с собой вещи да ружьишко. Теперь осталось одно ружьишко. Вещи мои кто-то из напавших на вашу дочь умыкнул при бегстве. А там и документы были.
— Дела… — сочувственно покачал головой Василий Митрофанович. — Видишь, Варька, как человек от твого безрассудства пострадал? А ведь упреждал я тебя беспутную.
— Тятенька! — вскричала, вспыхнув, Варвара. — Зачем вы меня при постороннем-то человеке позорите?
Я наблюдал за разыгранной передо мной семейной сценой и радовался. Когда я последний раз на спектакле-то был? А тут оказался прямо на сцене да при таких актёрах. Как натурально играют! Кончилось тем, что Варвара убежала готовить для меня комнату, а Василий Митрофанович доверительно забасил:
— Ты, Глеб Васильевич, извини, что Варвару при тебе пожурил. Девка она хорошая, да и дочь послушная. Она ведь после того, как схоронили мы Марьюшку, жену мою и мамку её, за хозяйку в доме. Почитай уж два года.
Василий Митрофанович взгрустнул и вновь наполнил гранёные стопочки. Мы выпили и он продолжил:
— Я ведь при работе своей нечасто дома бываю. И за Варюху у меня душа болит. Прознаю, кто на неё напал, убью! А тебе ещё раз поклон низкий.
— Да, ладно, дело прошлое, — пробормотал я.
— Замуж её надо отдать, — пооткровенничал Василий Митрофанович. — Когда она при муже, мне покойнее будет.
— А что, есть жених на примете? — полюбопытствовал я.
— Да есть тут один, — неопределённо ответил Василий Митрофанович. — Мастеровой из железнодорожных мастерских. Вот ежели бронь не отымут да на фронт не пошлют, на следующий год свадьбу сыграем.
Какой фронт? Ах, да, у них же по сценарию Первая мировая война идёт.
Вернулась Варя и сказала, что комната для меня приготовлена. Я непроизвольно зевнул. Василий Митрофанович разом засуетился.
— И то верно. Спать пора. Я, Глеб Васильевич, с утра пораньше в поездку отбуду, так ты у нас ведь поживёшь денька три?
— Вполне возможно, — неопределённо ответил я. — Если не стесню.
— Да Бог с тобой, какое стеснение, живи, сколько надо, — замахал руками Василий Митрофанович. — Ну стало быть, ещё увидимся.
Комнатка, куда меня проводила Варвара, была невелика. И почти половину её занимала кровать, на которой было навалено такое количество пуховиков и подушек, что я даже растерялся. Часть подушек я переместил на одинокий стул, а пуховики сбрасывать на пол не решился. Разделся, потушил лампу и одним прыжком вознёсся на пуховую гору. Вот это кайф! Куда там ортопедическим матрацам!
* * *
Давно я так отменно не высыпался! И понежился бы ещё в постели, кабы было с кем. А так встал, натянул штаны и прошёл в горницу. Варвара уже хлопотала подле стола. Поулыбались друг другу, поздоровались, и я пошёл умываться.
За завтраком говорили о пустяках, потом я спросил:
— А скажи мне, далеко ли отсюда до города Барабинска?
Мой вопрос явно озадачил девушку.
— Так нет здесь такого города, — немного растеряно ответила она. Весь наш край зовётся Бараба. А ближний город – Каинск. Верстах в десяти отсюда. А тут станция – Каинск-Томский.
Мною начало овладевать раздражение. Устами этой девчонки меня пытаются убедить, что никакого пространственного перемещения не было, а было лишь временное, но не мнимое, а взаправдашнее, и я теперь – подумать только! — в 1916 году. И Куйбышев не Куйбышев, а Каинск, и Барабинск не город, а посёлок при станции.
