Австро-венгр чуть замешкался, поздно сообразив, что с каской в щель он не пролезет, но наконец-то над полом появилась его макушка, потом и вся голова в противогазе. Увидев Мазурова, сидящего всего в метре от него, он судорожно попробовал вытащить еще и ружье, но не успел бы это сделать, пусть даже оно и не застряло. Глаза их встретились, и через стекло противогаза австро-венгр прочитал, что его ждет. Он оцепенел на какую-то секунду, рука его все пыталась протолкнуть в щель ружье, а над поверхностью даже появился ствол, когда Мазуров нажал на курок, предварительно поставив автомат в режим одиночных выстрелов.
Левая стеклянная глазница разлетелась в куски, превращая все, что находилось под ней, в кровавое месиво. Крови почти не выступило. Вся она осталась под противогазом, лишь по краям испачкав разбитую глазницу. Голова австро-венгра дернулась назад, ударилась в транспортер, потом поникла, тело обмякло, и если бы транспортер не двигался, то оно свалилось бы вниз, но тот продолжал вытягивать его на поверхность. У австро-венгра согнулись ноги, стали елозить по краям щели. Шершавый бетон разорвал на коленях брюки, а потом принялся и за сами колени, стерев их чуть ли не до костей, так что когда тело вывалилось на пол, оно было так изуродовано, будто над ним потрудился опытный палач.
Это было обычное убийство. Расстрел безоружного человека.
На полу стало натекать кровавое пятно, струйки крови добежали до щели и закапали вниз.
У Мазурова было противно на душе, когда он смотрел на мертвого австро-венгра.
Нечестно все это.
Но ведь время рыцарских поединков миновало даже раньше, чем исчезли сами рыцари в красивых и блестящих доспехах, и только пилоты аэропланов в воздушных поединках следовали каким-то правилам, которые никто из них не писал, но отчего-то каждый из них верил, что они существуют. Должны существовать.
Его выстрел услышали внизу. Австро-венгры наверняка догадались, какая участь постигла их товарища, сгрудились возле транспортера за какими-нибудь укрытиями, чтобы их не достали сверху, и стали обстреливать щель из ружей. Какие-то пули рикошетили от транспортера, падали обратно, другие бились в потолок, но Мазурова они достать не могли.
«Вряд ли они полезут еще, а если и полезут, то не сейчас. Придумают что-нибудь».
Он подумал, что сам бы предпринял в подобной ситуации. Наверное, пустился бы наутек, подальше от транспортера, потому что в щель могут запустить гранату, но то же самое могли сделать и те, кто находился внизу, поэтому Мазуров внимательно следил за тем, что выносят со склада зажимы.
Будь он менее внимательным, то наверняка бы упустил из виду, что на одном из зажимов лежала граната, да и до времени, когда она должна взорваться, остались секунды.
Рука его дернулась к гранате сама, еще до того, как мозг сумел проанализировать увиденное и дать команду телу. Он сорвал гранату с зажима, обмирая от мысли, что она сейчас взорвется, бросил ее вниз, откатился в сторону, чтобы увернуться от пуль. Те его не задели, только выбили дробь на потолке и осыпали бетонной крошкой.
Рвануло спустя секунду, а может, и раньше, но, видимо, граната попала на следующий зажим, потому что взрыв произошел под самым потолком, времени-то было достаточно, чтобы она упала на пол.
Он почувствовал этот взрыв своим телом, услышал, как осколки бьются о потолок, визжат, врезаясь в стены, разбрасывают в разные стороны пустые ящики и людей. На такой высоте над полом у них должно быть чудовищное поражение. От них нигде не укрыться, и все, кто был на складе, получили свою порцию осколков. Мазуров знал, что слишком долго тянул и чуть не попался в ловушку, подстроенную для него австро-венграми. Так нельзя больше поступать.
Транспортер протащился еще несколько сантиметров по инерции, заскрипел и замер. Из щели появился разорванный край. Осколки, видимо, еще и сломали двигатель.
Австро-венгры стояли слишком близко к транспортеру, и после взрыва от многих из них остались лишь куски мяса, разорванные куски, по которым не сразу и поймешь, что это именно человеческие останки.
Мазурова от такой картины передернуло, поначалу он хотел бросить в щель еще одну гранату, но передумал, услышав, что внизу кто-то стонет от боли. Судя по звукам, раненый пробовал ползти, размазывая по бетону свою и чужую кровь. Совсем бесчеловечно было бы бросать туда гранату и добивать этого несчастного. Итак, Мазуров за сегодня совершил столько преступлений, что его душа никогда не попадет в рай, а если сам он попадет в плен к противнику, то они не должны с ним церемониться, и единственное, что его ждет, — смерть. Вряд ли легкая — от пули, скорее, на виселице.
Все снаряды, что они переправили со склада, были уже на верхнем этаже. Теперь им будет чем отражать внешнюю атаку. Она должна вот-вот начаться. Штурмовики были в форте уже почти час. Вряд ли австро-венграм понадобится больше времени, чтобы поднять по команде ближайшую часть и отправить ее на вызволение гарнизона форта.
«Останьтесь здесь», — приказал Мазуров.
Он не стал пояснять, что штурмовики должны следить за тем, чтобы через эту щель не выбрались австро-венгры. Все и без знаков понятно.
«Взрывайте все к чертям», — показывал Мазуров штурмовикам, проходя по этажу, и слышал, как за его спиной содрогаются стены, рушатся лестничные перекрытия, погребая под собой австро-венгров.
Жаль, что ему так и не удалось справиться с их сопротивлением, но и то, что удалось, казалось чудом, и вышло так только оттого, что напали они неожиданно. Австро-венгры не ожидали их, и пока штурмовики высаживались, вышибали двери и травили гарнизон ипритом, противник просто спал, а когда он пришел в себя — было уже поздно.
Становилось страшно от мысли, сколько сейчас на нижнем этаже задохнувшихся. Ведь иприт просочился туда и задушил их гораздо быстрее, чем они успели воспользоваться противогазами. Горы так и не проснувшихся мертвецов. Не дай господь увидеть это зрелище наяву, да и в кошмарном сне — тоже.
Мазуров не имел возможности выстроить своих людей и подсчитать, сколько их осталось, но выходило, что безвозвратные потери — убитые и тяжелораненые — составляли не менее сотни человек. Половине из тех двух сотен, что еще были в строю, он приказал отражать атаки австро-венгров. Те наверняка, когда придут в себя, попробуют опять вырваться из ловушки, подорвут ли пол в нескольких местах, соорудят ли приставные лестницы — кто их знает? Но спокойной жизни от них ждать не приходилось. Они явно активизируются, когда узнают, что подошла помощь и русские сами оказались в ловушке.
Остальные полезли наверх. Штурмовики занимали позиции за огневыми точками и в орудийных башнях.
Эти последние минуты, когда еще можно было выбраться из форта, не опасаясь, что тебя тут же нашпигуют пулями и осколками, Мазуров использовал, чтобы до помутнения рассудка напиться чистым воздухом. Он стоял в пустом проеме, сняв с себя ненавистный противогаз, утирал пот со лба и дышал, дышал, дышал.
Голова начинала кружиться. Ветер приятно обвевал кожу на лице.
Купола башен блестели от осевшей на них влаги. Мазуров пожалел, что дождь закончился. Он с удовольствием подставил бы под него лицо и только сейчас понял, что горло пересохло, а на губах — корка крови. Мазуров отстегнул от пояса фляжку, несколько раз глотнул, почти захлебываясь.
С востока шел непрекращающийся гул, далекий, как громовые разряды в небесах, которые, профильтровавшись сквозь облака, стали совсем слабыми. Там все багровело, будто наступал рассвет, но для восхода солнца еще было слишком рано. Он наступит спустя два часа. А там — на востоке — артиллерия Брусилова смешивала с землей укрепления австро-венгров…
Предвидя, что впереди его ждут очень напряженные дни и времени для сна почти не будет, Брусилов накануне наступления спать все же не ложился.
— В гробу отосплюсь, — отмахивался он от адъютанта, который настоятельно просил командующего отдохнуть хоть часок.
— Полноте вам, Алексей Алексеевич, вы еще меня переживете, — говорил адъютант, годившийся генералу во внуки.
— Льстец.
Впрочем, спать действительно не хотелось, и даже сними он сейчас мундир и попробуй сомкнуть глаза, расположившись в кровати, все равно бы мучился от бессонницы и только себя бы извел.
«Годы, наверное».
Но у других в таком возрасте, да еще если учесть, что пришлось ему испытать за свою жизнь, в такую погоду начинает ломить все тело, а он по-прежнему бодр и подтянут. Радоваться надо. Но Брусилов отчего-то волновался и сам не понимал причину этого. Ведь за эту войну он и наступал и отступал уже не раз, мог бы уже привыкнуть к этому и воспринимать все более спокойно, не так близко к сердцу. К тому же механизм, запущенный им, будет работать помимо его воли и независимо оттого, спит он или бодрствует. Артиллерия фронта обстреляет австро-венгерские укрепления на многих участках фронта, а потом на них двинутся десятки тысяч солдат и сотни танков, которых с воздуха будут прикрывать армады аэропланов. Пройдет не один час, прежде чем наступит время вмешаться в события и ему.
