о прошлых унижениях мотивирует пуще медалей.
На меня бросилось сразу четверо. Замахали кулаками, съездили в челюсть, выбили пыль из куртки – я не успевал отбиваться, но злость всё накручивала и накручивала меня. Искры из глаз! Это Вовка звезданул в подбородок. Я аж «поплыл», спиною падая на изгородь – оцинкованные колючки вцепились в куртку, прорывая болонью. Встряхнувшись, заехал Вовану локтем, ногой достал Димку, и меня заново окружила потная, пыхтящая круговерть. Я и сам захекался, уставая давать отпор, а удары сыпались и сыпались, пробивая слабеющую оборону. Пацаны больше мешали друг другу, но давили числом, а я изнемогал, тупея и заботясь лишь об одном – как бы не упасть.
Внезапно «мстители» расступились, и на меня вышел Адамадзе, щурясь подбитым глазом. В руке Васька неумело крутил свой нож с наборной рукояткой.
– Порежу! – хрипло вытолкнул он, полосуя воздух и отпуская матерки.
Я прянул в сторону, и нога предательски скользнула по мокрой глине. Но и мой противник изогнулся, ловя равновесие, как неумелый фигурист на катке. Едва не падая, он взмахнул ножом – и я почувствовал, как лезвие обожгло щеку, распарывая кожу и пуская кровь.
Адамадзе испуганно отшатнулся, тараща черные глаза, и вдруг плаксиво изломил губы, выбрасывая орудие преступления, как будто оно жгло ему руку. Нож сверкнул, и булькнул в бочке с мутной водой.
– Вы что делаете, дураки? – тонко крича, подскочила Алла, и набросилась на Ваську, на Вована, мутузя всех разом. – Дураки! Дураки какие!
Мальчишки отступали, лишь прикрываясь от распаленной валькирии. Потерянные и жалкие «рыцари» даже не оправдывались. Имей они хвосты, поджали бы.
Удивительно, но в ту минуту я испытал мелкое блаженство – наконец-то натруженные руки отдыхали. Кровь сбегала по щеке тонкой струйкой, и мне пришлось склониться, чтобы не закапать рубашку.
В круге зрения показалась Званцева, дрожащими руками мявшая бинт, но вдруг пахнуло бензином – это подбежал водитель «газона».
– Ну-ка, хлопчик, повернись… – пробасил он, срывая шляпку с бутылки. – Потерпи…
Струя водки ошпарила рану, тут же накрытую ватной подушечкой, и мои непослушные пальцы прижали индпакет к щеке.
– Данечка! Данечка! – достиг ушей дрожащий, плачущий голос Аллы.
– Да все нормально, – прогундосил я. – На проволоку напоролся…
– По машинам! – гаркнул шофер по-армейски, и класс живо полез в кузов.
Меня устроили в кабине, под бочок Анне Михайловне, охавшей и причитавшей всю дорогу.
А я, наоборот, успокаивался. То ли адреналин гулял по венам, то ли шок действовал, но сердце мерно отстукивало пульс.
«Всё нормально», – на ум пошло.
* * *
Суровый врач с прокуренными усами и в строгих очках живо турнул из приемного покоя ученический и преподавательский состав. Мне мигом обработали рану, укололи, зашили – щека онемела, будто я ее отсидел, но не болела, лишь тупо ныла.
Аккуратный тампон мешал, полоски лейкопластыря стягивали кожу, но делать нечего.
– Терпи, казак, – ворчал доктор, – атаманом будешь!
Я, хоть и оклемался малость, но все еще как бы отходил. И, когда в дверях замаячил Иван Михайлович в наброшенном на погоны халате, нисколько не удивился – видел, как он вытаскивал пьяного из мотоциклетной коляски. Служба.
Дипломатично покашляв, участковый присел у двери, а следом заглянул еще какой-то милицейский чин.
– Что случилось, Данил? – взгляд Михалыча обрел прицельность.
– Да дурость случилась, – пробурчал я. – Там глина мокрая… поскользнулся и упал на колючую проволоку. Вон, всю куртку порвал… А щекой напоролся на шип! Под ноги надо было смотреть…
– Простите, Данил, – вкрадчиво сказал незнакомый чин, – а ссадины и синяки у вас откуда?
– Ну, подрались… – неохотно буркнул я. – Но, опять-таки, никто на меня не нападал. Сам, получается, напал! Ну, и получил…
– Следовательно, вы никого не обвиняете? – уточнил чин.
– Обвиняю, – заворчал я. – Себя, дурака.
Участковый, как мне показалось, глянул на меня уважительно, и легонько хлопнул по плечу. Знал ли он характер раны, были ли у него подозрения – об этом история умалчивает.
Милиционеры вышли, а медики, похлопотав еще немного, отпустили меня домой.
«Крику будет…»
Вторник, 4 сентября. Утро
Липовцы, улица Ушинского
– Ты… это… – Адамадзе не знал, как себя вести, и через силу выдавливал слова. – Спасибо, что по-пацански, а то… У меня уже три привода. Узнают если… про всё, точно в колонию упекут…
И тут на него шипящей ракетой налетела Алла.
– Ты что, вообще сдурел? – ее неожиданно тихий голос звенел от напряжения. – Живого человека резать?!
– Да не хотел я! – отчаянно заорал Василий. – Я попугать только! А там скользко, я и… Ну, случайно! Клянусь!
– Аллочка, он действительно попугать хотел, – заговорил я примирительно. – Это же видно было. Просто там глина, как мыло! Он и поскользнулся. И у меня, как назло, нога, будто по льду! Вася просто рукой махнул, чтобы не шлепнуться, а тут я. Вот и…
Комова мило покраснела, и заморгала.
– Очень больно? – вытолкнула она.
– Да не болит уже, так только… Пройдет.
Грянул звонок, и тут же в дверях показалась Анна Михайловна – она вела русский и литературу.
– Скопин! Почему ты в школе?
– Так… это… – я развел руки, словно пародируя Адамадзе. – Жив-здоров! А на перевязку после уроков. Успеваю.
– Ну-у… Ладно! – смилостивилась классная. – Тема сегодняшнего урока – «Слово о полку Игореве»…
Я не слушал, а больше посматривал вокруг, изучал одноклассников, косясь и подглядывая. Было понятно, что вчерашние события переломят ситуацию, но сильно ли? Надолго ли?
А сегодня меня порой смех разбирал. Мальчиши сидели тихонечко-тихонечко, смиренно снося презрение и сдержанный гнев школьных подруг. Стоило мне войти в класс, как девчонки окружили меня, угнетая лаской и жалостью. У них даже некая гордость за меня пробивалась – вот, дескать, не побоялся богатырь перчатку швырнуть басурманам окаянным!
И хоть бы кто из одноклассников бровку нахмурил или губку поджал – смирно сидели, как оплеванные! И только глаза поблескивали влажной мольбою, чтоб не навсегда нынешняя опала…
– …Жанр и поэтический язык «Слова», как художественное отражение жизни народа, служит подтверждением самобытного характера и высокого уровня культуры Древней Руси…
Совея, я обернулся к Алле, будто за помощью. Девичьи губы дрогнули, растягиваясь в нежной улыбке.
Вторник, 11 сентября. День
Москва, ВДНХ
Ночью над столицей пролился холодный нудный дождь, близя осень, однако солнце выступило на стороне лета. С самого утра жарило и парило – нагретый воздух колыхался душным маревом – словно мстя за то, что люди радовались сентябрьской прохладе. У автоматов газ-воды выстраивались очереди, а толпы народу жались к фонтанам.
Полковник Кирш
