сына, что он хочет временно поселить девушку у матери, захлопотала пуще прежнего. Григорию уже тридцать и он о женитьбе и не заикался, а тут сам привел девицу в дом. Это что-то да значило! Выставила на стол все, чем была богата, даже бутылку водки, что держала на особый случай. По-видимому, такой и настал. Она сильно уставала, а тут еще и спиртное. Мило посидели. Катя отвечала на вопросы Анны Владимировны, которая старалась побольше узнать о возможной невестке. Причем в своих ответах Катя ни сколько не врала, рассказывая о своих родителях и о себе. Разве, что не называла время, в котором они жили. Не осилив и бутылки, она уже начинала клевать носом.
— Мама, гостье пора ложиться спать. У нее завтра утренняя смена, — напомнил сынок. Женщина приготовила кровать, с большими подушками.
— Вот и хорошо, я, пожалуй, пойду, — заявил военврач.
— Куда? — всплеснула руками хозяйка.
— Мне бы тоже поспать не мешало. Я себе в кабинете место для ночлега устроил. У нас сама видишь, негде.
Дом и впрямь был небольшой. Спальня хозяйки, маленькая кухонька и горница, которая служила и местом для ночлега и приема гостей. Кроме кровати здесь стоял и диван, который вполне мог служить местом для сна, но военврач не хотел стеснять Катю, своим присутствием в одной комнате с ней. Зураб таким аспектом и не заморачивался бы, если даже, не наоборот.
— Так диван же есть! — не поняла его маневра мать. Кате стало стыдно. Выгнать хозяина из дома, чтобы определить здесь гостью, каково?
— Григорий Семенович, Гриша, оставайтесь. Место действительно есть. Да и куда ночью идти? Комендантский час уже, — присоединилась к позиции матери и Еремина. Ласково произнесенное имя Катей, на мужчину подействовало сильнее, чем уговоры матери. Пока Григорий курил, девушка разделась и нырнула под одеяло. Подпружиненная кровать, чистая простынь, и мягкая подушка сделали свое дело. Когда Григорий вернулся, москвичка уже безмятежно спала. Разбудило ее нежное прикосновение к плечу.
— Катя, пора вставать, — стоял возле кровати военврач.
— Умывальник на улице. Я свежей воды набрал.
Еремина вскочила, оделась, заправила постель и пулей вылетела во двор. Гриша ждал ее возле умывальника с полотенцем и расческой в руках. Она активно плескала водой себе на физиономию, фыркая от удовольствия. Коваль с умилением наблюдал за гостьей. Вытерев лицо приготовленным полотенцем, девушка принялась приводить в порядок волосы.
— Что вы так смотрите? — не удержалась санитарка от вопроса, заметив, что хозяин продолжает ее рассматривать.
— Вы меня смущаете.
— Вы красивая, Катя, — слегка покраснел Коваль.
— Да, бросьте Григорий Семенович, вот Надя, действительно красивая, а я «гадкий утенок», так Львовна говорит, — не удержалась Катя, чтобы не прыснуть порцию яда, хотя укорять Григория не было за что.
— «Гадкий утенок», которому суждено превратиться в прекрасного лебедя. Маргарита Львовна бывает иногда права. Насчет Надежды, вы тоже не далеки от истины. Она действительно красивая, но в свой дом я пригласил не ее, а вас, — без всякой иронии ответил Григорий.
— Значит это предложение неспроста? Вы не просто пожалели меня, а планировали нечто большее? — строго посмотрела на него девица. Мужчина стушевался, поняв, что сболтнул лишнего.
— Я пошутил, — попытался смехом скрыть свой явный прокол военврач.
— Идемте пить чай, — предложил мужчина. Что тут подумать? Влюбился не иначе доктор? А ведь были претендентки и получше. Почему именно в нее? Она и значительно младше, чем другие медсестры. Лейтенант в ЗАГС тащил, теперь и доктор потащит. Ребята они конечно не плохие, но у нее не возникало подобных чувств. Она никого здесь не любила, но позволяла любить себя. Ухаживать Григорий Семенович начал со стихов. У Беридзе, там без особых прелюдий. Шоколадка, ночное дежурство, постель и в очередь. Повезет, то снова по той же схеме. Нет, придется подождать, когда не станет конкуренток. Здесь более романтично, стихи Есенина. Хорошо хоть не Маяковского. Пролетариат такую поэзию любит. Есенин больше к пережиткам буржуазии подходит. Классовое самосознание никто не отменял. Романтик, однако, этот Коваль.
На территорию госпиталя вошли вместе, слава Богу, что, не взявшись за руки. Надька на втором этаже чуть лбом стекло не выдавила, так их высматривала. Естественно такой пассаж со стороны москвички не прошел даром. Надежда, даже не хотелось называть ее по отчеству, скорее всего, реально была влюблена в Григория Семеновича. Но любовь была безответной, а тут появилась она и растревожила былую рану. Коалиция против Ереминой сложилась стойкая и основу ее составляла Львовна и Надежда, остальные, так, по случаю. Месть за оскорбленную любовь пришла от Наденьки через «мегеру».
— Иди, поухаживай за летчиком. «Утку» из-под него вынеси, — распорядилась Маргарита Львовна. Увидев приближающуюся к нему девушку, тяжелораненный пилот стал возмущаться.
— Зачем молоденькую-то? Постарше не нашлось?
— Пусть привыкает, — довольно промолвила старшая медсестра. Катя даже не возмущалась, прекрасно понимая, чего хочет добиться Маргарита. Летчик покраснел от стыда.
— Не переживайте так, — спокойно сказала она откидывая край одеяла. Она забрала судно, вытерла мокрым бинтиком промежность пилота. Он лежал, отвернувшись в сторону и ужасно сопел. У мужчины была ампутирована нога.
— Это моя работа. Ничего страшного, — успокаивала Катя не то раненого, не то себя саму.
— Все будет хорошо.
— Ничего уже не будет, — процедил сквозь зубы военный.
— Кому я теперь такой нужен? Не летать, не ползать.
— Зачем вы так? Люди и с одной ногой живут. Хотите, я вам стихи почитаю? — предложила она, заметив томик поэзии у соседа на тумбочке.
— Почитай милая, — оживились рядом лежащие бойцы. Катя открыла страничку наугад и принялась читать стихотворения неизвестного ей поэта. От ее чистого, нежного голоска, похожего на звенящий весенний ручеек, все заслушались на миг, забыв о боли и о том, что идет война. Офицер авиации смотрел на санитарку и плакал, осознавая, что ждет его калеку дальше. Еремина закончила и собиралась уходить, когда офицер схватил ее за руку.
— А ты бы стала жить с таким калекой как я? — задал он ей вопрос.
— Если бы любила, то да, — не моргнув ответила москвичка.
— Если бы любила, — удрученно повторил летчик. Наверное, насчет любви его второй половинки, у него, как раз и возникали сомнения. Катюша взяла в руки судно и пошла к выходу. Уже на улице она услышала выстрел и женский крик. Екатерина даже не стала размышлять над тем, чтобы это могло быть. Она это просто знала. Руки как-то безвольно опустились. Главный врач кричал на работников госпиталя, оставивших у военного его личное оружие, но Катя не слушала этих криков, а смотрела, как тело пилота выносят на окровавленной простыне из палаты. Какой-то тяжелый ком образовался
