именовать его Иваном Филипповичем, но я всё же стараюсь звать людей их настоящим именем. Что мне, трудно, что ли?). — Вы действительно верите, что этот Муций смог сжечь себе руку, держа ее в огне? Я думаю, нормальному человеку сие невозможно. Или тот Муций был сумасшедший, или же болел проказой, и оттого не чувствовал боли. Но, вернее всего, вся эта история — просто выдумка!
Де Ла-Гарп огорченно смотрит на меня.
— История Рима показывает нам образцы самого высокого героизма, одушевленного любовью к Отечеству и свободе! Что вызывает ваши сомнения, Ваше императорское высочество?
— Собственные наблюдения за людьми. Не так уж много лет прошло, как экспедиция графа Орлова в Архипелаг пыталась поднять на борьбу за свободу потомков великой Спарты… И из этого не вышло решительно ничего! А долгая война за независимость Северо-Американских колоний, столь успешно завершившаяся, не показала нам примеров особого героизма и самопожертвования.
— Люди нашего времени, в силу нравственного измельчания, на такие подвиги более неспособны, — осторожно начал Де Ла-Гарп, — но сие не значит, что в прошлом не было образцов немыслимой ныне доблести…
— Ну, так чего же и говорить о том, раз эти древние вершины теперь нам недоступны? Что тут тогда обсуждать? Давайте говорить о реальном положении дел, а не о «преданьях старины глубокой». Вот скажем, существующее рабство. Государыня императрица ведь подумывала отменить его, еще с восшествия на престол, но так и не решилась, ибо дворянство против. И что вот с этим делать?
— Государыня ясно дала ответ на сей вопрос. Надобно просвещать ваш народ, все его сословия; смягчать нравы и обычаи, и тогда это противное природе человеческой узаконение падет само собою!
Экий ты ловкий, подумалось мне. Само собою оно падет, как же!
— Даже очень просвещенный человек не откажется от предприятия, что приносит ему выгоду. Вот, в упомянутых мною Северо-Американских штатах, правят и республиканцы, и борцы с тиранией, однако от рабов своих отказаться отнюдь не спешат!
Де Ла-Гарп с сомнением покачал головою.
— Нет оснований считать, что чернокожие рабы могут быть признаны носителями добродетелей!
— А белые рабы? Вот, у нас, многие крестьяне — крепостные. Как там с добродетелями?
— Давайте вернёмся к нашему предмету, Ваше Высочество! — с некоторой обидой произнёс Де Ла-Гарп. Судя по всему, учитель решил, что я специально забалтываю урок.
— Мосье Фредерик, давайте договоримся так. Вот эти все примеры древней доблести позвольте мне изучить самостоятельно. И Плутарха и Фукидида я могу сам почитать. А мы давайте больше времени уделим современному положению дел!
Де Ла-Гарп укоризненно посмотрел на меня.
— Программа вашего обучения одобрена Его Императорским Величеством. Я не могу отступать от неё. Также надобно заметить, что я преподаю также и их Высочеству — Ла-Гарп вежливо кивнул на Константина, — а он, увы, слишком молод для самостоятельного изучения каких-либо предметов!
Чёрт. Резонные возражения!
— Понятно. Но, всё же, я буду настаивать на дополнении моего обучения. Продолжим этот разговор в другой раз, мосье Де Ла-Гарп!
* * *
Прошло совсем немного времени, и проживание под одной крышей с моими августейшими родителями стало меня сильно напрягать.
Прежде всего, я понял, что цесаревич Павел страстно ненавидит Зимний Дворец. Всё вокруг вызывало у него раздражение и гнев, разражавшийся на лакеях, швейцарах, пажах и дежурных офицерах. Ещё более бесило его всё, связанное с Екатериной; а ведь во дворце всё было устроено по её вкусам. Но, больше всего его беспокоило, его, как бы «гатчинцы», личная гвардия, оставшаяся в Гатчине, не «заржавела без применения» — не растеряла сноровку в той отточенной военной гимнастике, тренировке которой Павел посвящал большую часть своего времени и внимания. В конце концов, одним из февральских дней, он, видно, не выдержал. Во время завтрака двери отворились услужливым пажом, и папенька наш изволил вступить на скрипучий паркет нашей «приёмной-столовой».
Мы с Костей сидели за столом, окружённые ливрейными слугами. Лакеи и тафельдекеры* (слуги, накрывающие столы-прим.) вытянулись стрункою; Протасов и Остен-Сакен вскочили со своих стульев и приняли самые почтительные позы; поднялся и Де Ла-Гарп, ожидавший начала занятий. Я покосился на Костика, и, увидав, что он остался сидеть, тоже не встал из-за стола.
Павел, одетый в тёмный мундир и белые узкие кюлоты, мрачно покосился на швейцарца и обернулся ко мне.
— Здоров? — отрывисто спросил он меня, сверля серыми глазами
— Да, Ваше… батюшка.
— А вы, Константин Павлович?
— Так точно! — с энтузиазмом откликнулся тот, как обычно, не утруждая себя необходимостью перед тем как ответить, прожевать, то что во рту.
— Нынче, значит едем в Гатчину, пока дороги не развезло!
Он порывисто обернулся к Протасову и Сакену.
— Завтра поутру чтобы были готовы! (имея, конечно, в виду, чтобы мы с Костей были готовы). Салтыкову сам скажу!
И развернувшись круто, в буквальном смысле на каблуках, громко скрипнувших от такого кубрета, выбежал вон.
Все оказались озадачены, особенно Де Ла-Гарп: совершенно непонятно было, едет ли он в Гатчину с нами, или остаётся в Петербурге. За разъяснениями послали к Салтыкову; тот ничего не знал. В конце концов, многомудрый Николай Иванович решил, что обучение подождёт, а великого князя лучше не раздражать, и Де Ла-Гарп остался в Санкт-Петербурге.
— Мосье Фредерик, — постарался утешить его я, — с такой оказией давайте вернемся к нашему плану по самостоятельному чтению. Дайте мне пару поучительных книг, истории Греции и Рима касающихся, а потом по возвращении проверите мои знания.
— Что же, Ваше высочество, похоже, обстоятельства не оставляют мне выбора! Извольте, вот томик Плутарха, прочтите от сих — он указал на главу «Ликург и Нума» до сих — и подчеркнул длинным ногтем главу «Гай Марций и Алкивиад».
Внутренне я присвистнул — это добрых пол-книги! Немало для десятилетнего мальчика, тем более что томик, разумеется, был на французском.
— Я приложу все старания, мосье Де Ла-Гарп!
Начались поспешные сборы. Вскоре мы уже влезали в карету великокняжеской четы, посаженную
