так от компаньонов продыхнуть не могу. Они скоро богаче меня станут. Дом подарить здесь и в столице. Жалование положить триста рублей в год. И хватит с него пока. Боюсь, его и так кондрашка от радости хватит.
Князь не ошибся. Когда индусу перевели сказанное князем, он схватился за сердце и осел на землю. А потом, когда пришел в себя, бросился в ноги, пытаясь облобызать сафьян хозяйского сапога. Он всегда был состоятельным человеком, но здесь, на чужбине, он впервые в жизни станет богат. Сто римских солидов в год — неслыханная сумма для простого мастера. И это пока никак не укладывалось в его чернявой голове.
Неделей позже князь, прибыв в столицу, вызвал к себе боярина Люта. Глава Земского приказа считался неформальным главой правительства, и авторитет его в княжестве был непререкаем. Уж очень неглуп оказался бывший родович из глухой веси. Неглуп, предан и вынослив, как вол. За то его князь и ценил, смотря сквозь пальцы на мелкие шалости при поставках инвентаря в префектуры, при распределении коней с заводов и при закупке харчей для строителей государственных объектов. Князь вздыхал и делал вид, что не замечает, а тот не наглел, предпочитая клевать, а не откусывать всей пастью. Он знал, что иначе поедет в дальнюю усадьбу доживать свой век в забвении, ощипанный догола. Боярин Лют меру знал.
— Новый приказ нужно организовать, — сказал ему Самослав. — Рудный. Есть кто на примете?
— Есть, как не быть, — степенно погладил бороду Лют. — Вот, например…
— Сразу нет! — резко оборвал его князь. — По твоей хитрой морде вижу, что родню свою пропихнуть наверх хочешь. Не выйдет! Я твою родню наизусть знаю. Знаю даже тех, с кем ты детей крестил. Другого предлагай. И знай, что за него я с тебя спрошу.
— Ага, — тут Лют задумался всерьез. — Тогда вот так вот сразу и не скажу, государь. Есть пара человек, но зелены еще. Из мастеров. Их бы по приказам погонять год-другой, дела разные доверить. Да оценить потом. Отработать по линии Горана, опять же. Вдруг до денег жадны окажутся… Без меры… — аккуратно добавил он.
— Полгода дам, — сказал князь. — Отбери трех, и по каждому отчет предоставишь в конце срока. Люди нужны знающие, а не очередной зять какого-нибудь жупана, с которым ты наливку хлещешь. Такие люди должны быть, кто сам у горна стоял.
— Слушаюсь, государь, — кивнул Лют.
Он скрепя сердце задачу к исполнению принял. Незнакомое тут ранее слово блат прижилось мгновенно, как родное. Что-то очень близкое было в этом слове для каждой словенской души, и оно задевало в этих душах самые потаенные струны. Князь даже удивлялся порой, до чего все становится похоже на тот мир, который он покинул так давно. Все то же самое, только газет и телевизора нет. Князь когда-то любил читать газету и пить кофе.
А, кстати, почему здесь до сих пор нет газеты? Непорядок! Самослав вздохнул и потянулся за колокольчиком, чтобы позвать секретаря. Он снова хочет читать газету и пить кофе! Иначе, зачем это всё!
* * *
В то же самое время. Александрия.
Княжна Юлдуз, она же в крещении Елена, передвигалась теперь строго под охраной. Даже по дворцу. На улицу ей разрешалось выходить только со свитой, и только в церковь, где, отстояв службу на виду всего города, она удалялась во дворец, под надзор. Фокус, когда она ускользнула на скачки, выйдя в толпе родственников-болгар, больше не прошел бы. Болгар во дворец не пускали, и все они теперь несли службу не ближе Гелиополя. В городской страже остались лишь даны и нубийцы, а их перепутать с родней княжны было решительно невозможно. Хорутанская гвардия не допускала к княжне никого. Воины совершенно озверели после того немыслимого позора.
Святослав, который дома не был несколько месяцев, вошел в покои жены с перекошенным от гнева лицом. Ему обо всем доложили сразу же, но он уехать не мог. В войсках шли последние приготовления. Нил вот-вот войдет в свое русло, а это значит, что война начнется очень и очень скоро.
— Святослав! — бросилась к нему сияющая Юлдуз, но остановилась, увидев выражение лица мужа. Он не обнял ее, просто стоял и смотрел на нее с брезгливостью, как на жалкую, грязную собачонку. Это было так обидно, что она разрыдалась. Она ведь так ждала его!
— Ты говорила, что любишь меня, — начал Святослав, глядя на нее с презрением. — Ничего не стоит твоя любовь. Это все пустая бабская болтовня.
— Неправда, — Юлдуз подняла на него заплаканные глаза. — Ты сам знаешь, что это неправда!
— Любовь — это дела, а не слова, — дрожащим от гнева голосом ответил Святослав. — Любовь — это преданность, а ты опозорила меня перед всем городом. Да как ты могла?
— Я не хотела… Я не думала… — лепетала Юлдуз всхлипывая. — Я всего лишь скакала… Тут же скука смертная… А тебя нет все время!
— Тебе скучно? — ледяным тоном спросил Святослав. — Тебе нечем заняться? Ты не способна сама найти себе дело, достойное твоего положения? Тогда я зря выбрал тебя. Ты оказалась ничем не лучше тех пустоголовых дур, твоих сестер.
— Не говори так! — побледнела Юлдуз. — Я не заслужила этого.
— Ты забыла про свой долг, — отчеканил Святослав. — Поэтому ты по-прежнему будешь выходить из дома только в церковь, и только с подобающей свитой. Еще одна такая выходка, и я запру тебя в монастыре где-нибудь в пустыне на границе с Нубией. И ты увидишь своего сына только на его свадьбе. Ты поняла меня, жена?
— Я поняла, — склонила голову Юлдуз, глотая слезы. — Ты останешься с нами хотя бы на день?
Он не остался. Святослав повернулся на пятках, и несчастная, убитая горем, девчонка смотрела в спину мужу, который вышел из ее покоев, хлопнув изо всех сил дверью. Он так и не прикоснулся к ней. Он пошел в соседнее здание, где его уже ждал дядя. И у него для дяди была масса новостей. Не так, чтобы очень приятных. Слаживание египтян и ромеев шло на редкость туго. Они друг друга по-прежнему на дух не переносили.
Дворец великого логофета казался куда более обжитым, чем жилище префекта. Ведь Стефан обладал тонким вкусом, тягой к уюту и безразмерными финансовыми возможностями. Впрочем, он не
