Влад Савин - Ленинград-43

Немцы труса не праздновали — а впрочем, что им еще оставалось, кроме как победить или умереть, отступать под нашими калибрами через простреливаемое поле было еще страшнее. И «короли» надвигались на наши позиции, задрав стволы, уже не обращая внимание на уцелевших «барбосов» — правильно оценив, что мы гораздо опаснее. А за ними лезла немецкая пехота, обгоняя «пантеры», которые не спешили показываться из-за дыма горящих танков, постреливали издали. Я подбил еще одного «короля», потратив целых две катушки — потому что, остановившись после первого попадания, немец продолжал ворочать башней и стрелять. И еще одного остановили противотанкисты, влепив пятьдесят семь в подставленный борт. Последнего подожгли всего в четырехстах метрах. Когда нас осталось всего восемь самоходов, и мой танк, и пять «барбосов», и два 57-миллиметровых. Но вот же знак «святого воинства», даже из четырех сгоревших машин сумели спастись по одному, двое, трое из экипажей! Еще четыре были разбиты, но не горели, и в экипажах также оставались живые, наконец две самоходки, как заверил Иван Тимофеич, подлежали ремонту.

Обещана помощь подошла к нам уже в темноте. А тогда прилетели наконец штурмовики, и немцам резко поплохело. По нашему указанию, они прошлись над дорогой, а затем и над лесом, стреляя эрэсами и рассыпая дождем кумулятивные бомбы — после чего там вдали что-то горело и взрывалось, видно было даже отсюда. После была еще нудная — иного слова нет! — перестрелка с несколькими «пантерами», прячущимися за горелым и дымящим железом, результатом было мое беспокойство за остаток боекомплекта — когда назавтра стали осматривать поле боя, то среди сгоревших и подбитых нашли один совершенно исправный танк с открытыми люками, экипаж ночью убежал к своим, решив не испытывать судьбу. И немецкая пехота, оставшись без поддержки брони, как-то сразу растеряла весь напор и перебежками, а то и ползком, оттянулась до дороги, а дальше по кювету и в лес, а кто-то и встал с поднятыми руками, но таких было очень немного, эсэсовцы в плен предпочитали не сдаваться до самого последнего дня. Меня еще удивило, что у всех пехотинцев-эсэсовцев были автоматы, не «шмайсеры», а похожие на наши АК — и двойной комплект пулеметов, и фаустпатроны почти у половины убитых. Фрицам не хватило совсем немного, чтобы завязать ближний бой, при своем численном превосходстве и лучшем вооружении — в нашей роте автоматчиков, от которой после боя осталась в строю едва половина, у бойцов были ППС.

А после подошла свежая мехбригада. И артиллеристы, дивизион 152-миллиметровых. И кажется, я еще слышал канонаду на востоке — после я узнал, что «Викинг» была одной из трех дивизий корпуса СС, наступающей на его левом фланге. Но наступления не вышло — наутро, после артиллерийской перестрелки, и еще одного налета штурмовиков, немцы откатились на юг.

Ну и помню еще интервью с американцем, которого я перед боем оставил со связистами, приказав не покидать безопасного места. Каким лешим он оказался в расчете 57-миллиметрового противотанкового, да еще того самого, которое подбило «короля»? Помогал орудие ворочать, и снаряды подавал. Отругал я его конечно, и написал представление — медаль «за отвагу» этот Хемингуэй точно заслужил! Попросил, если случай представится, передать привет их герою Ренкину, и сказать, что шесть «королей» никто из нас подбить не смог, но по два на каждый из восемнадцати экипажей точно выходит. А Хемингуэй очень удивился, узнав что я не кадровый военный, как он думал, а бывший учитель, призванный из запаса.

— Теперь вы, конечно, дослужитесь до генерала, мистер Цветаев? Вас ведь наверняка повысят, за этот бой?

— До Победы еще дожить надо — отвечаю — и не зарекаться сейчас, примета есть такая, чтобы не сглазить. Но пока, не собираюсь. Война кончится — и я назад, в свой Тамбов, учителем.

— О, мистер Цветаев, я представляю, чему и как вы будете учить своих учеников!

В Рейхе можно было найти и беспартийного фельдмаршала, в отличие от СССР. Поскольку «вооруженный отряд Партии» в лице СС создавался в дополнение, а не вместо германской армии, имеющей славную боевую историю, традиции и знамена (с выигранными войнами было не очень, в отличие от отдельных сражений, но это частности).

Но, пока Германия побеждала, беспартийные генералы охотно кричали «зиг хайль», ну а фюрер соглашался с приостановкой партийности в процессе воинской службы. Правда, с недавних пор (после Сталинграда), принадлежность к НСДАП в вермахте стала поощряться, и еще появилось такое неприятное явление, как кригс-комиссары, с полномочиями не только власти, равной командирской, но даже с правом арестовать, а в исключительном случае и расстрелять на месте любого чина, действие которого сочтут «изменническим». Что вызвало в военной среде ворчание, что «армия превращается в подобие СС», с лавочниками и мясниками вместо потомственных офицеров в двадцатом поколении, куда катится мир? Скоро нас заставят, по примеру СС, обращаться к друг другу на «ты», или «камрад» вместо «герр»[24], и в монахов превратят, запретив жениться[25]. Отношения между вермахтом и СС даже в лучшие времена были далеки от идеала, и не было большего наказания для эсэсовца, чем быть временно прикомандированным к армейцам — впрочем, обратное также было верным, исключения были крайне редки.

Генерал-лейтенант еще старой германской армии Пауль Хауссер был как раз таким исключением, по убеждениям присоединяясь к нацистам еще до прихода их к власти. Ветеран еще той, прошлой войны, получив за нее девять боевых наград, он командовал фронтовыми Ваффен СС, начиная с польского похода. 1 я танковая дивизия «Лейбштандарт», 2-я «Рейх», 3-я «Тотенкопф» составляли танковый корпус СС, разбитый русскими во время зимнего наступления. Выведенный в тыл после потерь, корпус восстанавливал боеспособность до Варшавы, где вместо подавления восстания был втянут в очень тяжелые бои на Висле, причем особенно пострадала дивизия «Тотенкопф» — в вермахте шутили, что «Мертвая голова» оправдала название, поскольку живых голов в ней не осталось. Снова переформирование, пополнение — так и не успевшую восстановиться «Тотенкопф» заменили на свежую 5 ю дивизию «Викинг», и корпус бросили в бой. О результате которого камрад Хауссер и должен был доложить сейчас, без всякого торжества.