— Ох, нам же пора! — стремясь уйти от орнитологии, воскликнул Кубатай. — Мы обещали быть в цирке и сегодня же приступить к выступлениям. Так что извини, Славочка...
— Я вам помогу! — просиял мальчик. — Вы впятером выступаете?
— Мы? Нет, втроем. Я, пингвин, и Смолянин. А эти... э... дяденьки, они просто поклонники.
— Вас сейчас доставят в цирк! И проследят, чтобы никто не мешал до самого выступления!
С этими словами заботливый мальчик Слава щелкнул пальцами, и с крыши ближайшего дома слетел десяток страх-птиц.
— Срочно отведите этих двух клоунов и пингвина в цирк! И пусть им никто не мешает репетировать и выступать! Особенно пингвина охраняйте!
Я навсегда запомню скорбный взгляд Кубатая, сообразившего, что он стал-таки клоуном. «Ищите Стаса в Кремле!» — прошептал он и побрел по улице. Смолянин понял происходящее не так быстро, и одна из страх-птичек щелкнула его по голой ноге искрой. Тот ойкнул и поспешил за Кубатаем и Орликом. А Слава еще раз печально вздохнул и посмотрел на Холмса.
— А вы никуда не торопитесь? — с надеждой спросил он. — Вам не надо помочь? Стас велел детям относиться к взрослым вежливо и помогать по мере сил.
— Спасибо, милый ребенок, — торжественно сказал Холмс. — Нам не нужна помощь. Мы справимся сами.
Эх, что-то я в этом сомневался...
Как мы до Красной площади добирались — отдельная история. Целую книжку можно написать. Холмс еще ничего, а вот Ватсон перед каждым фонарным столбом восхищался прогрессом науки, в метро же его чуть инфаркт от радости не хватил. Я проводником работал: куда полечу, туда и идут бедные англичане. Один раз я от воробья увернулся, в кусты спрятался, так Холмс с Ватсоном тоже туда ломанулись! Ужас, одним словом.
А на Красной площади мы поняли, что никакой человек до Стаса добраться не сможет. Всю кремлевскую стену страх-птички облепили, а в воздухе их было столько, что казалось — грозовая туча зависла. Глянул Холмс на это безобразие, покачал головой и сказал мне:
— Ну что ж, милый друг, на вас вся надежда. Пусть ваши... э-э-э... миниатюрные размеры и... э-э-э... быстрые крылья совершат чудо. Летите!
И я полетел. Страх-птицы, к счастью, на меня никакого внимания не обращали. А обычных возле Кремля не было — боялись металлических, наверное.
Кремль — сооружение огромное. Но у меня был надежный ориентир — то здание, возле которого больше всего страх-птиц вилось. Отдохнул я на подоконнике и стал искать форточку. Ни одной открытой! Пришлось лезть сквозь выключенный кондиционер... страшно, между прочим, было. Такое ощущение, словно внутри завода бредешь. Пропеллеры, трубки, провода. Но я все преодолел.
Потому что очень уж мне человеком стать хотелось.
И мне повезло — в огромном зале, с увешенными картинами стенами и мозаичным потолком я увидел своего брата.
Стас сидел на самой обычной кухонной табуретке. Был он грустный и мрачный. Медалей и орденов на его костюмчике еще прибавилось. На полу перед ним стоял цветной телевизор с подключенной к нему игровой приставкой «Кенга». Отдыхал от дел, небось.
Хотел было я сразу к брату кинуться, но что-то мне не по себе стало. А вдруг Стас теперь такой же противный, как Кащей? Если к его испорченному сочинительством характеру прибавилась еще и магия... ой-ей-ей! И, прилипнув к потолку, я стал наблюдать.
А Стас посидел-посидел, вынул из кармана батончик «Марса», слопал, потом почесал затылок и громовым голосом, напомнившим мне Кащея, крикнул:
— Бамбара-Чуфара! Лорики-Ерики! Явись передо мной мой военный министр, повелитель страх-птичек, Колька Горнов!
Раздался треск, вспышка, и перед Стасом появился обеденный стол, за котором сидел мальчик лет двенадцати. В одной руке он держал кусок хлеба, в другой — ложку с борщом. Мальчик был угрюмый, остролицый, чем-то сам напоминавший страх-птицу.
— Звал, начальник? — зачем-то поинтересовался Горнов, откладывая надкушенный хлеб.
— Ага. Обедаешь?
— Ага.
Минуту Народный Диктатор и его военный министр молчали. Потом Стас спросил:
— Как в мире? Порядок соблюдается?
— В общем-то да, — уклончиво ответил Горнов. — Но если честно — не очень.
— Давай, расказывай, — оживился Стас. — Детей обижают?
— Да нет, — вздохнул Колька, с тоской поглядывая на остывающий борщ. — Дети друг друга обижают. Подерутся — и давай звать страх-птичек! Те — налетят и метелят друг-друга... ну и драчунам достается. Поголовье птичье падает!
— А что делать? — растерялся брат.
— А я не знаю. Воспитывать, наверное...
Стас взмахнул рукой, и Колька Горнов вместе со своим обедом исчез. А Народный Диктатор грозно повелел:
— Чуфара-Бамбара! Скорики-Морики! Явись передо мной мой министр пропаганды, Андрэ Николя!
Николя, наверное, был французом. Говорил ли он по-русски, я так и не узнал. И вот почему. Появился он, стоя на полу на четвереньках и играясь двумя модельками машинок. Перемену обстановки Андрэ заметил не сразу и еще с полминуты энергично шумел, гудел и бибикал. Да и немудрено — было ему лет восемь.
— Андрэ! — завопил оскорбленный в лучших помыслах Стас. Николя поднял голову и сморщился, готовясь заплакать. — Не надо, не надо! — сразу замахал руками Стас, и министр пропаганды исчез. Видать, достали Стаса детские слезы.
Теперь Стас был уже мрачен как безлунная ночь в глухом лесу. Он встал, хлопнул в ладоши, и зловеще прошипел:
— Лелики-Болики! Мурики-Жмурики! Явись передо мной мой Тайный Советник, писатель Игорь Петрович Решилов!
И по глазам такой свет ударил, а грохнуло так сильно, что я чуть не свалился.
Вот, значит, как Стас дошел до жизни такой! Самого фантаста Решилова в советники взял!
Решилов оказался грузным, довольно-таки пожилым мужчиной с суровым лицом. Он появился вместе с письменным столом, на котором стояла пишущая машинка. Стас вызвал его к себе во время работы, и Игорь Петрович был так увлечен, что, подобно маленькому Андрэ, не сразу заметил диктатора. Смотрел перед собой, и молотил по клавишам — «тюк-тюк», «тюк-тюк»...
— Что это вы все время тюкаете? — строго спросил Стас.
— Что значит «тюкаю»? — слегка обиделся Решилов.
— Как не вызову вас, а вы все печатаете... — сменил тон Стас.
— Книжку дописываю, — попрежнему дуясь, пожал плечами Решилов.
Стас быстренько подошел к писателю и сказал, легко перейдя на «ты»:
— Ты очень обиделся? Пожалуйста... Ну, пожалуйста-пожалуйста, извини меня. Ладно?
Решилов обмяк, потеплел лицом, взъерошил Стасу волосы, и на мгновение взял его за бока — словно собирался зачем-то приподнять. Но передумал.
