Даже какие-то нелицеприятные для них вещи описывались достаточно честно. Ну… почти. Там – слегка недосказал, здесь – написал о том, что пришлось принимать неприятное решение в условии дефицита информации или прямого обмана… И пожалуйста: мемуары становятся Главным Историческим Документом. По крайней мере, на это надеялся попаданец, прекрасно помнивший, насколько избирательно подходят историки к интерпретации фактов. Проще говоря: «Кто девушку обедает, тот ее и танцует».
Проблема же заключалась в местных литературных традициях, требующих изрядной велеречивости, словоблудия, наукообразных слов и философских рассуждений. Выглядело это порой забавно: описание боя от нормального такого рубаки с четвертьвековым стажем и тут же – вставка про виденное недавно стадо овечек (ах, как они напомнили мне босоногое детство!). После этого следовало несколько абзацев или даже страниц про это самое детство – в идиллически-пасторальных тонах. Затем философская вставка о бренности бытия. И это здесь считалось едва ли не легкой литературой… Образчики «серьезной» начисто «ломали» мозг.
Вот и получается: «литературным неграм» дали общий сюжет, дали какую-то канву, а отучить их от подобных вставок и велеречивости пока не удавалось. Можно было бы плюнуть и оставить как есть, но Игорю хотелось максимальной аутентичности документов. Так, чтобы историки могли сказать: «Да, писал сам Померанский, разве что секретари правили», – важно для достоверности информации.
* * *
В середине сентября пришлось проинспектировать Хорватию. Очередная ссора с венграми из-за пограничных территорий грозила перерасти в войну. Венгры «закусили удила» после отделения от империи Габсбургов и принялись весьма бурно «восстанавливать исконные земли».
Выглядело это примерно так:
«Семьсот лет назад копыта наших коней топтали эту землю, а значит – она наша…
– Хорватия во времена Габсбургов была, по сути, частью Венгрии, а значит – она тоже наша…»
В общем, все было «нашим»[34] – и претензии были соответствующие.
Миклош Пальфи фон Эрдед, недавно умастивший упитанное седалище на венгерский трон, отличался высокой степенью паранойи и подлостью характера. Пальфи посадили своего представителя на трон не благодаря военным и гражданским заслугам, а скорее вопреки им. Во время смуты они отошли в сторонку, и как выяснилось – не просто так. Все это время они интриговали, подкупали, убивали… И когда пришло время выбирать короля, оказалось, что выбирать-то, по сути, не из кого. Выбрали Миклоша, но не все с этим согласились, на доброй половине Венгрии его власть не признали.
По-видимому, именно ради признания он и полез в авантюру, захватив земли, принадлежащие Хорватии. И… зная о его склонности к интриганству, спину себе Миклош как-то прикрыл. Учитывая, что разведка не донесла Померанскому о каких-то серьезных контактах с французами или англичанами, можно было сделать два вывода. Первое – разведка прохлопала контакты. Второе – Пальфи готовят какую-то подлость с… ядами, пожалуй. Вариант «на авось» Игорь даже рассматривать не стал.
Встречаться с самим императором венгерский король отказался…
– Чем мотивировал?
– Да, собственно, ничем, – флегматично ответил сидящий на кресле Юрген, которому слуга растирал больную ногу какой-то вонючей мазью, – отношения между вассалом и императором и раньше были весьма дружеские, ну а после того, как Людмила вышла замуж за единственного сына фон Бо… Что уж тут – родня, причем близкая.
– Разговоров-то много было – дескать, он желает говорить с королем Хорватии, а не с его отцом, да приглашает того к себе в замок…
– Яд?
– Не факт, не факт… Пальфи – они такие… разносторонние. Подложат девицу из своего рода, а потом либо жениться и родниться, ну а там по-родственному… Это так, навскидку. Тут самое главное – они тебя уже вычеркнули из живых. Доказательств нет, но такие… интонации проскальзывали.
Чутью фон Бо попаданец верил: развито оно было не хуже, чем у самого Игоря.
– Что это может быть? – начал рассуждать вслух кайзер, – сами бы они вряд успели найти ко мне подходы. А вот найти подходы к тем, у кого есть подходы на меня… Габсбурги ненавидят меня люто, да французы показали, что особо не стесняются с коронованными особами, да англичане… союзники хреновы. Были и от них звоночки, были… Что посоветуешь?
– Переезд, – лаконично ответил «Штирлиц», – возьми совсем небольшую свиту из тех, кому ты полностью доверяешь, да съезди… ну хоть в Петербург, что ли. Или в резиденцию из тех, что позахолустней. А я пока с Траубом пошевелю вражескую агентуру – авось выдадут себя хоть как-то.
Переезд переездом, но и спускать венграм захват хорватских областей нельзя. Но и драться особо не хочется. Точнее, не хочется враждовать со всеми венграми. А если…
– Юрген, у нас контакты с противниками Миклоша есть?
– Как не быть, – оживился тот, поняв всю подоплеку, – есть, но они так… Рыхлые, друг с другом договориться не могут.
– А нам и не надо. На время смогут разногласия унять? Вот… Так что войска мы отправляем именно ради того, чтобы помочь им. Ну а спорные области – это так, вторично. Примерно так:
«Миклош дурак и негодяй, сперва грубо отобрал у Хорватии, а значит – у всего Померанского Дома, земли, а потом еще и оскорбил, показав венгров редкими невежами». Потянешь?
– Нуу… в общем – да. Совсем уж гладко не выйдет, но основную долю недовольства за потери хорватских областей Венгрии перенаправить на Пальфи смогу.
– Вот и ладушки, – довольно подытожил император, – а я съезжу в Петербург. Несколько лет не был, надо контакты обновить. Да! Ты подготовь наших купцов из тех, что с Россией дела имеют. Пока там буду, кое-какие вопросы смогу порешать.
* * *
Известия из Парижа пришли буквально перед отплытием в Петербург. Дав измученному бойцу кошель с золотыми, Рюген коротко приказал лакеям:
– Отмыть наскоро, покормить чем-то легким да уложить спать.
Сам тем временем вскрыл пакет, пробежав глазами. Известия были… сильными: в Париже все-таки свергли короля. Свергли по-настоящему, Людовик теперь считался «гражданином Бурбоном», содержась под охраной в одном из маленьких дворцов около столицы.
Что характерно, желающих сражаться за него не нашлось.
– Ну совсем как Николашка, – хмыкнул попаданец, продолжив читать. Немногочисленные сторонники вроде как собирались что-то делать, но степень серьезности их намерений была пока не ясна – то ли пойдут «в наш последний и решающий бой», то ли постучат кулачками по груди и разойдутся со словами «все пропало».
В самой же столице Франции заседал сейчас Революционный Комитет, действующий откровенно популистскими методами. Во всяком случае, зачем было сносить Бастилию, Померанский так и не понял – это уже давно был не «символ режима и политическая тюрьма», а скорее музейная достопримечательность. Во всяком случае, узник в ней содержался всего один, а саму крепость планировали сделать музеем Средневекового Парижа. Еще Революционный Комитет обнародовал списки агентов полиции и спецслужб… Ни в какие ворота! Хотя… Что-то такое Игорь помнил и во время революции 1917-го[35]… Еще непрерывно… В самом деле непрерывно – посменно, заседал Революционный Суд, расследующий деятельность Бурбонов на французском троне. Ну а заодно – «неправильных» аристократов. Были и правильные – среди революционеров хватало высшей аристократии[36]…
