Царствование Годунова началось щедротами и милостями. Служивым людям он приказал выдать двойное жалованье, купцов одарил двумя годами беспошлинной торговли. Закрылись кабаки, где простой люд пропивал все до последнего. Первые два годы его правления принесли на Русь много нового. Царь стал приглашать иноземных лекарей, умелых ремесленников, ученых. Из числа детей бояр и дворян отобрали восемнадцать способных юношей и послали в европейские страны обучаться языкам и наукам. Правда, никто из них впоследствии так и не вернулся. Борис также собирался открыть в Московии университеты по образцу европейских.
Но в 1600 г. все неожиданно изменилось. С новой силой вспыхнула былая мнительность Годунова. Начались гонения и опалы. Подобно некогда Ивану Грозному, Борис повсюду стал видеть заговоры, покушения на его жизнь и царский венец. Доносы приобрели невиданный размах. По малейшему подозрению людей тащили в пыточную. Да и среди бояр все больше зрело недовольство.
Недоверие к легитимности власти Годунова, обусловленное отсутствием кровной связи с Рюриковичами или каким-либо княжеским родом, усиливалось новизной мер нового царя. Все это с течением времени стало восприниматься традиционным обществом как разрушение страны и привело к резкому падению авторитета человека, который мог стать родоначальником новой династии. Как считают некоторые историки, при более благоприятных условиях Годунов был способен обеспечить стране альтернативный путь развития, начать ее модернизацию на сто лет раньше и более мирно, чем это было при Петре I. Но слишком малым оказался срок его правления, отпущенный историей, чтобы можно было говорить о подобной альтернативе.
Почему рубежом здесь выделяется 1600 г.? Именно тогда многим стало ясно, что Борис кого-то ищет, кого-то смертельно боится. С боярской оппозицией он еще мог справиться. Но вот неведомый враг-призрак, как быть с этим?
Вскоре распространился слух, что в 1600 г. в Польшу (Речь Посполиту, именуемую на Руси и Польшей, и Литвой) ушел некий молодой человек, который на самом деле является чудом спасшимся царевичем Дмитрием. Французский наемник Жак Маржерет в дошедших до нас записках определенно утверждает, что доносы, гонения и пытки берут свое начало из-за распространившихся в народе слухов о живом Дмитрии.
В 1601–1602 гг. в стране был неурожай. Разразился голод, продолжавшийся три года. Начались волнения, авторитет Бориса Годунова неуклонно падал. Природные катаклизмы и социальные потрясения люди все чаще стали воспринимать как божье наказание стране, оказавшейся под скипетром «неистинного» царя.
А в 1603 г. в Польше объявляется царевич Дмитрий.
Кем же был Лжедмитрий I?
Самозванец или подлинный царевич Дмитрий вышел на арену истории и навечно остался в ней под именем Лжедмитрия I?
Еще в XVIII в. уже известный нам академик Миллер усомнился в самозванстве Дмитрия. В XIX в. издатель «Нового времени» А. Суворин свидетельствовал, что Н. Карамзин в 11-м томе «Истории Государства Российского» называл Дмитрия не самозваным, а истинным царевичем. Но затем историк отказался от этой позиции и переделал свою работу, сделав лжецаревича Гришкой Отрепьевым.
К. Бестужев-Рюмин писал С. Шереметеву: «Теперь я вижу и считаю вероятным спасение Дмитрия и надеюсь, что Вы это вполне докажете». Шереметев готов был опровергнуть официальную версию правительства и церкви о личности самозванца. Александр III не возражал против публикации такой работы, но при условии, что автор более убедительно подтвердит свою версию фактами. Но труд так и не вышел в свет[40].
Такие историки, как Н. Костомаров, Д. Иловайский, С. Платонов, в противовес официальной концепции, никогда не отождествляли Лжедмитрия I с Григорием Отрепьевым. Костомаров привел убедительные аргументы в пользу того, что Отрепьев и Лжедмитрий I — это два разных человека:
1) если бы названный Димитрий был беглый монах Отрепьев, убежавший из Москвы в 1602 г., то никак не мог бы в течение каких-нибудь двух лет усвоить приемы тогдашнего польского шляхтича. Мы знаем, что царствовавший под именем Димитрия превосходно ездил верхом, изящно танцевал, метко стрелял, ловко владел саблей и в совершенстве знал польский язык; даже в русской речи его слышен был не московский выговор. Наконец, в день своего прибытия в Москву, прикладываясь к образам, он возбудил внимание своим неумением сделать это с такими приемами, какие были в обычае у природных москвичей;
2) названный царь Димитрий привез с собою Григория Отрепьева и показывал его народу;
3) в Загоровском монастыре (на Волыни) есть книга с собственноручною подписью Григория Отрепьева; подпись эта не имеет ни малейшего сходства с почерком названного царя Димитрия[41].
Итак, вырисовывается первая альтернатива как предтеча Смутного времени — спасение царевича Дмитрия и воцарение его в Москве.
Альтернатива 1: спасение Дмитрия
В спасение Дмитрия верили (или хотя бы допускали эту возможность) крупный специалист по генеалогии и истории письменности С. Шереметев, профессор Петербургского университета К. Бестужев-Рюмин, другие историки. Н. Костомаров заметил, что «легче было спасти, чем подделать Димитрия». Серию статей, посвященных обоснованию версии о спасении Дмитрия, опубликовал А. Суворин.
Авторы, считавшие, что в 1605–1606 гг. на русском престоле сидел подлинный Дмитрий, обращали внимание на то, что молодой царь вел себя очень уверенно для самозванца-авантюриста. Он искренне верил в свое царственное происхождение. Вот некоторые факты. Василий Шуйский был приговорен судом Боярской думы к смертной казни за заговор против Лжедмитрия. Казалось бы, легкий и желанный случай отделаться от одного из самых опасных свидетелей — того, кто своими глазами видел мертвое тело царевича в Угличе. Но Лжедмитрий дарует ему жизнь и даже прощает его. Он не боялся и разоблачений из Польши — иначе не пошел бы на риск обострения отношений с королем Сигизмундом III. А он отказывался принять из рук посла королевскую грамоту, адресованную великому князю, а не царю всея Руси. Это было не простым театральным жестом — в Польше эти действия были восприняты как недружественный акт и вызвали возмущение магнатов. И даже во время мятежа, лежа на земле со сломанной ногой после вынужденного прыжка из окна второго этажа, Лжедмитрий продолжал уверять собравшихся вокруг него стрельцов, что он — законный царь Дмитрий Иванович[42].
В. Кобрин отмечает, что современники единодушно обращали внимание на то, с какой поразительной, напоминающей петровскую, смелостью молодой царь нарушал сложившийся при московском дворе этикет. Он не вышагивал медленно по дворцу, поддерживаемый под руки приближенными, а стремительно переходил из одной комнаты в другую, так что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти. Толпы он не боялся, не раз в сопровождении одного-двух человек он скакал по московским улицам. Он не спал после обеда, как это всегда делали цари. Царю прилично было быть спокойным и неторопливым, истовым и важным. Этот же действовал с темпераментом названого отца (без его жестокости). Все крайне непохоже на расчетливого самозванца. Считай Лжедмитрий себя самозванцем, он уж наверняка сумел бы заранее освоить этикет московского двора[43].
