– Все понял, государь.
– Ну, так исполняй. И доклады мне регулярно шли. Понадобится помощь какая – всегда помогу и деньгами, и людишками. Ступай теперь.
На следующее утро Пётр, никого не предупредив, отправился с визитом к Семену Андреевичу Салтыкову – персоне весьма влиятельной. При Петре Первом служил в Государственной Военной Коллегии, а 28 января 1722 года был произведен в генерал-майоры. По указу императора Петра І 8 января 1724 г., ему поручено было располагать вверенные ему полки на постоянные квартиры.
При учреждении Верховного Тайного Совета, указом 8 февраля 1726 г. Салтыков. назначен был к присутствованию в Высоком Сенате. Произведенный 3 февраля 1727 г. в чин генерал-лейтенанта, Салтыков отплатил рекомендовавшему его Светлейшему черной неблагодарностью – по приказу императора отправился к Меньшикову с объявлением ареста и указом о лишении чинов и орденов.
Во дворец от бывшего генералиссимуса Салтыков привез две кавалерии, Андреевскую и Александровскую. За точное исполнение этих поручений был произведен из гвардии майоров в подполковники Преображенского полка и назначен в Москву генерал-губернатором. Днями собирался туда отъехать на постоянное жительство.
Происходивший из старинного боярского рода Семен Андреевич Салтыков собирался порядок в старой столице наводить железной рукой. Взяток он не брал ни у кого и никогда, чем немало поражал современников. Такой-то губернатор Петру в Москве и был нужен.
Пётр подъехал к петербургскому дворцу Салтыкова, не докладываясь. Два гвардейца из Преображенского полка, стоявшие у входа в карауле, встрепенулись было, но, узнав императора, снова замерли. Пётр быстрыми шагами прошел в столовую палату, где большое семейство Салтыковых вкушало первую за день трапезу.
Завидев появившегося в дверях нежданного гостя, Салтыков ахнул, вскочил с хозяйского кресла и распростерся перед императором в земном поклоне. Домочадцев же из помещения как ветром сдуло.
– Ну, здравствуй, Андреевич, – весело сказал Пётр. – Прости, что завтрак твой прервал, да времени у меня мало – дела ждут наиважнейшие.
– Да помилуй, государь, честь-то какая! Может, не побрезгуешь моих хлеба-соли отведать?
– А что, мысль хорошая. Я с утра только чашку кофию выпил.
Через десять минут грязная посуда со стола исчезла, как по волшебству вместе со скатертью, появилась новая, круто накрахмаленная, заставленная всевозможными яствами. Пётр действительно был голоден, поэтому отдал должное почти всему предложенному. Только от вина отказался.
– Не серчай, Андреевич, – сказал он, в ответ на очередное предложение чарки хозяином, – после того, как с лошади упал, вино видеть не могу. А водку – тем паче. Ну, да нет худа без добра. Дед мой и за себя и за меня, видать, выпил.
– Да разве ж я неволю тебя, государь? – тут же открестился Салтыков. – Тут на все воля твоя. Квасу, может быть, с погреба, али морса клюквенного прикажешь?
– От морса не откажусь. И кофе бы еще выпил. Разговор у нас с тобой долгий будет.
– Слушаю, государь.
– Хочу просить тебя быть крестным у одной моей родственницы. Да и тебе она не чужая – дочь герцогини Мекленбургской.
– Так она же в лютеранской вере крещена, – поморщился Салтыков. – Да и с сестрицами Ивановнами мы не больно близки…
– Про сестриц можешь забыть. Катерина Ивановна будет отправлена к супругу в Мекленбург, как и положено мужней жене.
Салтыков широко перекрестился:
– Слава тебе, Господи, отделались от срамницы. Мы ведь неподалеку друг от друга живем, дворня туда-сюда шастает и такое рассказывает…
– О сем забудь. По Измайловский дворец мы с тобой чуть позже переговорим. А вот дочка Катерины Ивановны в России останется. Воспримет православие и русские обычаи, хотя по титулу и останется принцессой Мекленбургской. Сейчас она в Богородице-Рождественском женском монастыре обретается, под крылом игуменьи Ксении. А как станет православной, так желаю я, чтобы ты ее в свою семью крестницей и воспитанницей принял.
– Я…
– Да, ты. Жена твоя, Долгорукая, рода знатного, о тебе и говорить нечего. Надобно будет сыскать принцессе дельных воспитательниц-гувернанток, чтобы иностранные языки и политес знали.
– Прости, государь, глупость мою, а зачем тебе все это?
– Через шесть лет я на ней женюсь, – просто ответил Пётр.
Лицо Салтыкова выразило целую гамму чувств: от неприкрытого изумления до спокойного понимания.
– Что ж, мудро придумал, государь. С одной стороны, девица знатного русского рода, никто морду воротить не будет. С другой – иностранная принцесса, но православная. Мудро, государь, мудро.
– С женой посоветуйся, она у тебя умна, может, что по женской части подскажет. Принцесса-то после смерти бабушки своей, царицы Прасковьи, в полном запустении жила, как сирота худая.
– Не изволь беспокоиться, государь. В нашей семье она не воспитанницей – дочерью родной станет. И образование получит, какое благородной девице полагается.
– Не просто благородной – высокородной. Но так, чтобы не мнила о себе лишнего. И место свое знала – супруги и матери, а уж потом – императрицы.
– Все понял, государь. Прикажете писать о принцессе?
– Да, каждый месяц мне лично, в собственные руки и секретно. То дело семейное. А теперь о другом поручении.
– Слушаю, государь.
– Измайловское гнездо развратное и зловонное – сжечь дотла. Только сады не трогайте. А на его месте надлежит построить дворец для летнего отдыха коронованных особ. Примерно такой.
С черчение у Петра всегда все было отменно и он быстро набросал контуры двухэтажного здания в стиле ампир с колоннами и львами у полукруглого крыльца, нарядным мезонином и высокими, закругленными сверху окнами. Здание опоясывала терраса, но которую можно было выйти из любого покоя через «французское окно».
– Быстро ли строить прикажешь, государь?
– Быстро хорошо не бывает. Мне нужно, чтобы были паркеты узорчатые настелены, стены мрамором отделаны и искусной росписью украшены. Найди пока архитектора толкового, пусть проект составит и мне на утверждение пришлет. А ежели одобрю – начнем с Богом.
– Все сделаю, государь, живота не пожалею.
– Если угодишь – награжу по-царски. У тебя два сына, так ведь?
– Два, государь. Владимир и Петр. Оба поручики в Преображенском.
– Так я их майорами сделаю и лучших в России невест сосватаю. Чтобы был твой род одним из первейших, тем паче сам ты крестным императрицы станешь.
Салтыков собрался было снова в ноги падать, но Пётр его остановил:
– Дело надо делать, а не поклоны отбивать. Какой из сынов твои более смышлен?
– Так оба не дураки, государь. В 1714 году дедушка твой Петрушу в гвардию на службу зачислили в и отправили во Францию для изучения морского дела. Но, честно скажу, не кажется ему это, желает на суше служить.
– Пусть создаст с твоей помощью особый полк – Московский – который бы не только военную службу нес, но и порядок в городе сохранял. Справится – полковником сделаю. А брат пусть ему в помощь будет.
– Как изволишь приказать, государь.
– Позови сыновей-то, погляжу на них.
– Так на службе оба, государь, уж не гневайся.
– Я бы прогневался, ежели они баклуши бы били. Пусть на Водосвятие в Петербург прибудут и доложат о трудах своих. Доволен останусь – подниму выше по гвардии.
После визита к Салтыкову Пётр навестил свою «невесту». Елизавету он нашел посвежевшей, присмиревшей, и даже, кажется, чуток прибавившей росту и веса. Хотя сорокадневный пост, полагавшийся перед крещением, к этому вроде бы не располагал.
– Как наша воспитанница, матушка Ксения, – осведомился он, подойдя под благословение к игуменье. – Все ли хорошо?
– С Божьей помощью управимся, – уголками губ улыбнулась игуменья. – Девица с норовом, от обоих родителей, я чаю, унаследовала, но склонна смирять гордыню и строптивость. Обучается Священному Писанию, а заодно и русской грамоте. Молитвам, конечно. Остальному, полагаю, учить будем после крещения.
– Правильно полагаешь. Воспитываться принцесса будет в Москве, в доме своего крестного Салтыкова под присмотром его супруги – урожденной Долгорукой. Но воспитываться не как принцесса, а как русская девица благородных кровей.
– Не беспокойся ни о чем, государь. Я свою крестницу без внимания не оставлю: каждый месяц по три дня у меня в обители гостить будет. И на богомолья со мной ездить.
Царская карета уже мчалась во дворец – по первому снегу. Но у крыльца подскакал взмыленный курьер с донесением. Пётр нетерпеливо сломал печать, пробежал глазами текст и произнес совсем нехорошие слова.
– Что, государь? – подвинулся Остерман, никогда доселе не слышавший от государя столь витиеватых матерных слов. – Беда какая?
