Но тетка нам с Линой препятствовала, так что оставалось единственное средство: ждать, пока Лине исполнится восемнадцать лет и ей не понадобится согласия опекунши для того, чтобы выйти замуж по собственному желанию. Нам требовалось вытерпеть чуть менее года. Мы встречались каждый день, торопясь наговориться перед разлукой: мне надлежало ехать в N-ский полк, к месту службы, хотя уже тогда я понял, что для военной карьеры не гожусь; так что я намеревался сразу проявить себя в каком-нибудь деле и, получив следующий чин, подать в отставку. За волнениями разлуки, войны и дальних перелетов год пройдет незаметно; я вернусь свободный от обязательств и найду Лину уже совершеннолетней… Вот об этом мы по большей части с Линой и мечтали.
Слепой человек! Я не замечал того, что происходило все это время у меня перед носом…
В начале осени тетушка моя, по своему обыкновению, занемогла и в сопровождении Лины отправилась лечиться на базу. И как на грех в то же самое время сюда примчался Бельский! Совпадение, скажете вы? Ничуть не бывало. Я уверен, что все было подстроено заранее… Впрочем, тогда я еще ни о чем не подозревал.
Мы по-прежнему гуляли, я ждал назначения в полк и ухаживал за тетушкой, а за ее спиной обменивался взглядами с моей невестой. Тогда мне чудилось, что она по-прежнему смотрит на меня с любовью. Что ж, только влюбленные могут обманываться столь самозабвенно.
Иногда мы встречались с Бельским, но Лина, как мне представлялось, тщательно его избегала, я же держался с ним вежливо – и только. Затем, к моему великому облегчению, Бельский вместе со своим командиром, настоящим гарнизонным хрипуном, убыл обратно на Варуссу. Я проводил их с великой радостью в надежде, что мой отдых никакая неожиданность более не омрачит.
А дней через десять после отъезда Бельского в полк моя Лина сбежала к нему на Варуссу…
– Как такое могло быть? – поразился я.
– А вот так! – Зарницын грустно усмехнулся. – Она поехала вслед за ним. Я думаю теперь, что, пока я наслаждался мнимым счастьем, Бельский тайно соблазнял мою невесту, постоянно преследуя ее. Началось, вероятно, сразу же после ее отказа – еще в Петербурге. Небось по ночам торчал под ее окном, “случайно” попадался ей в Пассаже или присылал анонимные букеты, где все цветы подобраны “со значением”… Когда Бельского отправили с Земли, это, естественно, прекратилось, но на базе он возобновил домогательства. Девушкам же такое внимание лестно, особенно неопытным. Начинают подозревать нечто демоническое, роковое.
Я не исключаю, что Лина принимала секретные ухаживания Бельского, продолжая любить меня – точнее, воображая, будто любит меня, – но когда Бельский снова скрылся с ее горизонта, осознала наконец свои истинные чувства. Ей не хватало того сладкого беспокойства, той захватывающей неясности, которые вносил в ее жизнь Бельский.
Я никак не хотел поверить в ее бегство. Оно казалось немыслимым: Лина всегда была девушкой робкой, нежной – как же ей в голову пришло все бросить и помчаться на Варуссу, в самое пекло?
В первые минуты после того, как ее поступок открылся, я…
Тут Зарницын встретился со мной глазами, и я заметил в них слезы. Он усмехнулся и качнул головой, как бы дивясь собственной наивности, неуместной в мужчине зрелых лет.
– Хоть что говорите, господа, а я в первые минуты думал лишь о том, какой опасности подвергает себя Лина. И лишь потом мне пришло на ум другое: она ведь изменила мне. Она меня оставила – да еще так явно, с таким бесстыдством!
Дальнейшее, думаю, вам известно: я женился на той девушке, которую нашла для меня тетка. Я уже говорил, что моя новая невеста обладала всеми достоинствами, – и добавлю теперь, что жена моя меня совершенно не разочаровала. Когда выяснилось, что она ожидает первенца, я настоял на ее отправке на Землю, в наше имение: там чистый воздух, прекрасное молоко и… Впрочем, это уже не имеет в ваших глазах никакого интереса.
– Краем уха я слышал о вашей с Бельским дуэли, – напомнил я.
Зарницын тотчас насторожился и шевельнул бровью, но я поспешил успокоить его:
– Мне рассказывал об этом человек, который знает дело только в общих чертах и с чужих слов, о чем он предупредил с самого начала, так что собственного мнения на сей счет я не имею.
– Мне неприятно вспоминать о случившемся, так что лучше бы передать слово моему секунданту… – Зарницын обернулся в сторону спящего Веточкина, несколько мгновений рассматривал его с легкой насмешкой, в которой, однако, виделось что-то ласковое и едва ли не материнское, а затем покачал головой: – Нет, боюсь, придется говорить самому…
Ладно, слушайте. В последний раз я встретился с Бельским снова на базе. Его привезли сюда совершенно разбитого. Горячка, о которой так много судачили наши эскулапы, была белой: Александр чрезвычайно много пил и сильно навредил своему здоровью. Говорят, все его лихие выходки на глазах у враждебных вождей были по сути своей лишь пьянством: проглотив винтом бутылку водки, он расхаживал под пулями с безразличным видом или, того хуже, мчался в атаку, не закрыв верх глайдера и паля из автомата, высунувшись по пояс. Впрочем, этого я собственными глазами не видел.
От житья в гарнизоне Бельский быстро опустился, начал пренебрегать формой и даже навешивал на себя дикарские украшения: наши лихачи часто так делают, уверяя, что это-де помогает им лучше понимать противника.
Говоря коротко, друг моей юности превратился в совсем другого человека – дешевого мистика и гарнизонного пьяницу.
Завидев Бельского на базе, я первым делом бросился к нему, поскольку обрадовался встрече, – несмотря ни на что, я продолжал любить его. Он, казалось, совсем меня не узнавал. Меня поразили тогда его мертвые, остекленевшие глаза. Я стал спрашивать его о Лине, но он…
Князь сглотнул и приложил ладони к горлу. Видно было, что ему трудно продолжать, однако я проявил бессердечие и своим ожидающим молчанием понудил его говорить дальше: я должен был узнать окончание истории!
– Он сказал, что не знает никакой Лины и впервые слышит о ее бегстве к нему в армию… Это так поразило меня, что тем же вечером я отправился в собрание для того, чтобы напиться. Я ничего более не спрашивал его – ни о Лине, ни о причинах, по которым он так опустился. Все в жизни сделалось мне безразлично.
В собрании я опять увидел Бельского. Он уселся играть против меня, некоторое время развлекался тем, что осыпал меня насмешками, пока я размышлял над следующим ходом, а под конец опустился до того, что начал передергивать.
Я попробовал было образумить его, но он вдруг встал, швырнул карты мне в лицо, прилюдно назвал подлецом, добавил еще кое-что… Словом, выхода не оставалось, и Бельский открыто обрадовался, когда я принял его вызов. Я видел, что он намерен убить меня. Что ж! Пусть совершится и это преступление; иному требуется в своей низости дойти до самого дна, чтобы начать восхождение. Сперва он соблазнил невесту друга, затем, не оценив порыва влюбленной девушки, безжалостно бросил ее; а под конец он застрелит обманутого им человека. Если для того, чтобы обратиться наконец к покаянию, ему потребовалась моя смерть – умру. Авось образумится.
– Помилуйте, князь, не слишком ли благородно? – вмешался капитан Ливен-Треси. – Помнится, в собрании вы произносили несколько иные слова…
– А вы, мосье Лоботрясов, помалкивайте! – вдруг проснулся пьяный Веточкин. Он пробормотал еще несколько бессвязных фраз и вновь обмяк.
– Я говорю сейчас о своих чувствах и мыслях, а не о словах и поступках, – возразил князь. – Во время дуэли я выстрелил в воздух, что могут засвидетельствовать все присутствовавшие при том; Бельский же пальнул, целясь мне в голову и попав в грудь: по старому обычаю, пистолеты не были пристреляны – это увеличивает роль случайности. Случайность и спасла мне жизнь: попади Бельский туда, куда целился, я бы сейчас гнил в могиле.
Финал вам известен: Бельский бежал из-под домашнего ареста и стал разбойником…
Князь развел руками, как бы показывая, что не видит своей вины в произошедшем: кажется, он действительно сделал все что мог для спасения Бельского…
Я возвращался к себе на квартиру, полный самых сильных впечатлений. Князь Зарницын по-прежнему нравился мне; после его искреннего рассказа, во время которого князь совершенно себя не щадил, он, пожалуй, был мне еще симпатичнее. Что до Бельского – я знал, что существуют такие люди: все в их жизни мутно, и все, к чему они прикасаются, мгновенно обращается в прах. Совершив в ранней юности первую ошибку, они уже не могут ступить на верный путь, и любая их попытка что-либо исправить приводит к еще худшим последствиям.
Судьба бедной Лины также взволновала меня, и я даже увлекся было мечтой отыскать ее на Варуссе и доставить на Землю под другим именем, чтобы она могла хотя бы начать жизнь сначала, не имея запятнанной репутации…
Мои размышления прервал Веточкин, который догнал меня неловкими, косыми прыжками и тотчас принялся болтать чуть задыхающимся голосом. Меня поразило, что он совершенно трезв: счастливый юноша – проспался за полтора часа, и к тому же никакого похмелья!
