Этим отрицательным факторам Мартин должен был противопоставить ряд весьма привлекательных идей. Главным козырем была неотъемлемая религиозность того времени. Глубоко укоренившаяся набожность принизывала христианскую Европу того периода и служила основным мотивом для крестовых походов с самого возникновения этого движения в 1095 году. Более того, поскольку к 1200 году уже состоялось несколько экспедиций, традиция крестовых походов проникла в некоторые знатные роды и целые регионы, что также играло на руку аббату. Такие традиции оборачивались убежденностью, что каждое поколение в рыцарском роду должно сыграть свою роль в борьбе за Святую Землю. Еще Мартин мог напомнить и о перспективе материального обогащения. Для некоторых духовных лиц мысль о получении выгоды от религиозных войн казалась неприемлемой, но папство хорошо осознавало положение вещей и примирилось со ставшей традиционной практикой крестовых походов. Кроме того, добыча была необходима для того, чтобы покрыть расходы на кампанию — ведь требовалось платить жалованье рыцарям, оруженосцам и остальным солдатам. Существовало каноническое право (смесь библейских прецедентов и решений предыдущих римских пап), по которому даже во время войн за веру солдатам выплачивалось некоторое жалованье. Но склонность к излишествам официально осуждалась, поскольку захват армией слишком богатой добычи мог привести к греху стяжательства, следствием которого стало бы лишение господнего благоволения, что, в свою очередь, грозило провалом всей экспедиции.[87]
Когда отец Мартин взвешивал свои слова, вполне возможно, что он, посоветовавшись с кем-то или вспомнив об этом сам, обращался к примеру предшествующих крестовых походов. В охватывавшей всю Европу иерархии цистерцианских монастырей Пайри был связан с общиной Моримой, «интеллектуальным» центром ордена. Возможно, Мартин обращался за информацией туда. В тамошней библиотеке хранилась история Первого крестового похода наряду с письмами и трудами другого цистерцианца, Бернара Клервоского, умершего в 1153 году. Бернар, позднее канонизированный, был одним из самых ярких проповедников крестовых походов XII века и за свои красивые и убедительные речи получил прозвище «сладкозвучного доктора». Вполне резонно предположить, что Мартин позаимствовал у него часть аргументов и оборотов. Сам Бернар 6 декабря 1146 года произнес проповедь в Базеле, призывая ко Второму крестовому походу.[88]
Даже та незначительная информация о настоятеле Мартине, которой мы располагаем, указывает, что он был хорошо подготовлен к чтению проповеди. Правда, основным нашим источником является Гунтер, товарищ Мартина по монастырю, то есть его рассказ может быть пристрастным и содержать некоторые преувеличения. Тем не менее из него следует, что отец Мартин был приятным человеком. Его описывают жизнерадостным, смиренным (непременный атрибут описания достоинства духовного лица) и популярным. Его ценили за мудрость, за мягкость в обращении с братией, хотя при этом он пользовался авторитетом у мирян всех кругов общества. Гунтер пишет, что «и клирики, и миряне считали его привлекательным и легким в общении». Когда настоятель начал путешествовать с проповедями, часть монахов переживала, что ему, возможно, ослабленному годами аскезы, поста и молитвы, будет сложно выдержать тяготы этого утомительного занятия. Несколькими десятилетиями ранее святой Бернар задал себе столь жесткий повседневный распорядок, что почти разрушил собственную пищеварительную систему. Он так часто чувствовал себя плохо, что рядом с его местом в церкви приходилось помещать специальный сосуд, куда он время от времени сблевывал. Но Мартин, следовавший этому же распорядку, оказался куда более крепким человеком; к тому же он был вдохновлен поставленной перед ним задачей, за решение которой взялся с «энергичной самоуверенностью».[89]
Объявление о проповеди было дано заранее, чтобы собрать максимальную аудиторию. Многие слушатели Мартина являлись местными жителями, но некоторые приехали специально, чтобы послушать его. В конце апреля — начале мая Базель словно начал притягивать к себе людей. Дороги стали заметно многолюднее, потенциальные крестоносцы, торговцы и просто любопытствующие стягивались к собору. Люди приезжали в повозках, обменивали, выпрашивали или покупали еду. Двигаясь к городу, они уже начинали испытывать меж собой некое чувство единства. Путешественникам было что обсудить. Они обменивались новостями о положении в Святой Земле и о ставшей легендой свирепости врагов-мусульман; спорили о лучшем пути на Восток; обсуждали, как лучше распорядиться землями, что нужно, чтобы оставить семью, и у кого занять денег. Некоторые уже совершали паломничество на Восток или участвовали в предыдущих крестовых походах. На их опыт полагались, а рассказам верили безусловно, щедро приукрашивая их при пересказе другим.
Много шло речей и о подвигах героев крестовых походов. Со времен Первого крестового похода события этой благословенной богом экспедиции пересказывались столь часто, что поступки и слава ее вождей стали эпосом. Песни трубадуров о рыцарских подвигах, эпические сказания (chansons de geste) и монастырские хроники не уставали напоминать людям о славе предшественников.
Наконец 3 мая настал великий день, о котором говорилось, что множество людей «жадно» ожидали начала проповеди. Алтарь собора в Базеле воздымается над криптой, так что Мартин стоял на несколько футов выше своей аудитории, что давало ему прекрасную возможность обращаться к ней. Когда аббат поднялся на возвышение, чтобы начать проповедь, возбужденная толпа стихла. Мартин был исполнен предвкушения, «все его существо горело небесным рвением», и перед началом речи он предложил каждому помолиться в своей душе. Объятый божественным вдохновением, аббат приготовился говорить. Нынешнему читателю многие из его слов и образов покажутся излишне напыщенными, а мощная реакция слушателей представится неестественной. Сегодня выражение общественным деятелем открытых эмоций вызывает лишь иронические комментарии. В средневековье же плач, тесный физический контакт, падение на землю расценивались как естественное проявление религиозных чувств и были вполне обычным делом. Летописцы их отмечали — но не в качестве чего-либо необычайного или предосудительного. Следует вспомнить и о масштабах цели, которую поставил перед собой аббат. Чтобы убедить людей принести такую огромную жертву, какой следует считать участие в крестовом походе, требовалось нечто исключительное.
В начале проповеди Мартин применил поразительный для слушателей прием. Он внушил им, что слова, которые они слышат, принадлежат самому Христу:
«Внемлите словам моим, господа мои и братие, внемлите словам моим! Воистину не моим словам, по Христовым! Сам Иисус Христос сотворил эту проповедь, а я лишь ничтожное Его орудие. Христос сегодня обращается к вам, говоря моими устами. Это Он, скорбящий сегодня перед вами о своих ранах».
Таким образом проповедь сразу же была проникнута присутствием самого Господа и его божественным установлением. Аудитория с самого начала была вынуждена соответствовать тому, что угодно ее богу.
Аббат быстро перешел к самой сути. «Христос изгнан из Его священного обиталища, места его могущества. Его вышвырнули из того города, где Он принес в жертву за нас свою кровь. О, какое это мучение!» Образы потери Иерусалима и пролития крови (крови Христовой, пролитой ради всего человечества) были удачно усилены восклицанием Мартина о страдании. Заявив, что через него к собранию обращается Христос, аббат создал впечатление, что в этот момент в соборе Базеля сам господь стенает от боли. Другими словами, Мартин донес страдания Христовы и его потерю прямо до слушателей.[90]
Далее аббат развил мысль о мучениях, причиненных Христу изгнанием христиан из Иерусалима. Он напомнил слушателям о его жизни, воскресении и о его учении апостолам. Он подчеркнул, что сам Христос учредил таинство причащения его тела и крови (евхаристию), близкое каждому из его слушателей, которые, конечно же, ведут регулярную церковную жизнь. После короткого отступления, напомнившего о неразрывной связи присутствия Христа на земле и его даре человечеству с потерей материального Иерусалима, Мартин вернул аудиторию к основной теме: «И эта земля сейчас попирается варварскими обычаями языческих племен! О, несчастье, горе, беда несказанная! Святая Земля… отдана была в руки нечестивых. Церкви ее разрушены, гробницы ее [то есть Гроб Господень] осквернены, царский трон и достоинство повергнуты в прах». Образ оскверненного рая и поругания Святой Земли восходил ко времени Первого крестового похода и нередко применялся в проповедях о крестовых походах. Естественно, такое описание должно было вызвать в аудитории чувство гнева: нечестивое и богоборческое племя заполонило землю Христову.
