– Я, Великий Государь, мыслю так, – тяжело вздохнув, начал я говорить. – Князь Андрей зрит по своему, по-воински, как воевода. Война с Ливонским орденом сулит большие милости воеводам, – повернув голову, я вдруг встретился с такими злющими глазами князя, что мне едва дурно не стало.
«Ну вот и все! Б…ь, нажил себе все-таки врага. Как говориться, если есть такие враги, как князь Курбский, значит жизнь удалась! Походу, теперь придется дышать через раз и ходить, оглядываясь. Жрать же, вообще, лучше только самим приготовленное, иначе отравят. Как же так?! До портала считай рукой подать, а я опять вляпался в дерьмо!».
– А ты, Великий Государь, живешь заботами всех нас. Божьей милостью ты за всех нас в ответе и не о милостях и богатствах только думаешь, – Иван Васильевич заулыбался; видимо, не специально, но «лизнул» я все же не слабо. – Не по чину тебе только воином быть. Ты хозяин земли Русской! Ты господин земель русских… Я ведь тоже думаю, что война с Ливонией до добра не доведет. Это лишь на первый кажется, что ливонские земли бесхозные. Не так это, совсем не так.
Дальше мне пришлось основательно поломать голову, вспоминая хоть что-то об той судьбоносной для Ивана Грозного войне. Как специально, толком ничего не вспоминалось. Всплывали какие-то обрывки, яркие куски из музейных проспектов и специализированных антикварных интернет форумов. «Сначала точно все будет хорошо, а вот потом. Б…ь, что там уж будет-то? Кажется, Ливонский орден с соседями объединиться и даст нашим так по зубам, что Россия кровью умоется и надолго потонет в Смуте». Словом, война на Западе похоронит все и это надо было обязательно донести до царя.
– Не надо, Государь, пока на Запад идти. Прошу, не надо, – я всем телом навалился на стол со снедью, заглядываю царю прямо в глаза. – Слабы мы еще туда соваться. Вот силушки немного подкопим и тогда спросим и с тевтонцев и с ляхов за все обиды. И я, Великий Государь, подсобить могу в этом. Есть у меня одна задумка, как из пищали огнебойной по шустрее стрелять…
На этой ноте я и замолк, хотя было уже поздно. Понимание, что я уже наговорил лишнего, пришло сразу же, едва я взглянул на торжествующее лицо Курбского. «Падла носатая, похоже, что-то задумал. Эх… хрен теперь до иконы доберешься».
– Государь, князь Ядыгар молвит, что я лишь милостей твоих рыскаю на поле брани, а сам нежто бессребреник? Нежто ему ни злато ни серебра не нужно? Видится мне, что лжа все это! – Курбский оказался не только хорошим рубакой, но и умелым полемистом, способным плести такие словесные кружева, что поневоле «закачаешься». – Халат на нем баский, богато золотом да яхонтами расшитый. С такой одежонки в Москве или Новогороде можно цену лепой усадьбы с двором, конюшней и псарней взять, – при этих словах я невольно опустил глаза на рукав своего халат и, как на грех, наткнулся на цепочку пришитых здоровенных рубинов; халат, и правда, оказался баснословно дорогим. – А есть ли тогда правда и в других его словах? Не лжа ли они тоже? Обещает он пищаль скорострельную сделать, а не вериться мне в энто. Ведь даже самые знатные воины среди гишпанцев из аркебуз не шибко стреляют. Мнится мне, пустые его слова…
Вот так меня и развели на «слабо». Видит Бог, мне вдруг с безумной силой захотелось встать и со всей силы двинуть кулаком в ухмыляющуюся рожу Курбского. «Матерый, тварь. Теперь мне надо задницу рвать, чтобы оправдаться. А задумывалось ведь все совершенно иначе… Б…ь, вон и у Вани глаза загорелись. Поди уже спит и видит, как его ратники из этих древних монстров, как из пулемета шмаляют».
– Твоя правда друже, никто из мастеровых и розмыслов и наших и чужих не мог пищаль лучше сделать. Все они громоздки и неуклюже, яки тюфяки, – царя явно воспринял мои слова не более чем пустой похвальбой. – Нежто есть на белом свете такой мастер, что заставит наши огнебои резвее стрелять? Я бы такому розмыслы ни казны, ни чинов, ни землицы не пожалел. С такой пищалью можно было бы смело и на Запад идти.
Замолчав, Иван Васильевич вопросительно посмотрел на меня. Мол, я сделал все, что мог, а теперь твоя очередь. «Ничего, ничего, поглядим, кто будет последним смеяться! Курбский, падла, скалится еще. Уверен, рожа бородатая, что подловил меня и перед царем макнул в дермецо… Ничего, ничего». Я опять угодил в цейтнот и должен был принимать важные решения, не имея ничего – ни времени, ни информации. «Потяну ли? Большой вопрос, б…ь. Вроде бы все понятно. В свое время я тот мушкет по винтику разбирал и все его начинку от «А» и до «Я» знаю. Понятно, что из этого дерьма-то прусскую конфетку XVIII в. не сделать. Однако, кое-что можно попытаться улучшить… Думаю, ударный механизм переделать мне все-же удастся. Кремень я раздобуду и обработаю, как надо. Расфасовать порох патрон и пыж по маленьким мешочка тоже не проблема. Правда, нужно будет еще стрелков обучить так, чтобы все операции по стрельбе были ими усвоены до автоматизма».
– Нет лжи в моих словах, Государь, – наконец решился я и заговорил, смотря прямо в глаза царя. – Знаю я, что сделать скорострельную пищаль не просто… Но я сделаю, – не знаю, что в моем голосе услышал или прочел в моих словах Курбский, но он явно занервничал. – Только, Государь нужно мне десять пищалей добрых, ковалей парочку умелых и трех, а лучше четырех златокузнецов со своим инструментом. А главное, сроку мне надо три недели.
Я прикинул, что примерно за неделю мне удастся изготовить первый рабочий экземпляр мушкета с ударно-кремневый механизмом, подобным французскому от 1777 года. За вторую неделю, распределив все детали по кузнецам, нужно было изготовить еще девять таких винтовок. Собственно, за последние семь дней я должен успеть подготовить стрелков, которые и покажут все преимущество такого оружия. «Главное, это ударно-кремневый замок, устройство которого, в принципе, не сложно. Необходимо лишь обеспечить достаточно тщательную подгонку деталей механизма… Сделаем так. Кузнецы по моим чертежам изготовят черновые болванки деталей, а златокузнецы займутся их подгонкой друг к другу и сборкой всего этого в единый замок. Я же пока буду подбираться пороховой заряд, пыж и пулю, а заодно, и муштровать будущих стрелков…».
– Хорошо, князь Ядыгар. Сроку тебе три седмицы. Исполнишь, что обещал, проси у меня что душе угодно. Не исполнишь, то не обессудь! – Ваня встал с походного трона, вытянувшись во весь немалый рост. – За пустые речи и похвальбу ответить придется. Иди…
– Великий Государь, – сияющий лицом Курбский уже отвернулся от меня и, по всей видимости, меня уже совсем списал. – Что мы тут с постными лицами сидим? Может веселых женок позвать… Я тут таких дев приметил – крутобедрые, чернобровые. Ах, как жарко обнимать будут! Мужей же их уговорим…
Я угрюмо поклонился и, мазнув по довольному лицом Курбскому, вышел из шатра. На улице же остановился. После тяжелой духоты шатрах, пропитанной терпким мужским потом, какими-то приторными благовониями и густым запахом воска, прохлада моросящего ледяного дождя показалась мне настолько освежающей, что я еще долго не мог надышаться.
– Господин, все в порядке? – в голосе незаметно подошедшего Исы отчетливо слышалась тревога. – У тебя такое лицо, словно ты повстречался с дэвом.
Хлопнув по плечу своего телохранителя, я пошел прочь от царского шатра.
– Увидел Иса, увидел, – устало забормотал я, распахивая тяжелый халат и освобождая шею для свежего ветра. – И этого дэва зовут князь Курбский. Слушай меня внимательно Иса… теперь у меня есть могущественный враг, от которого можно ожидать чего угодно – стрелы из темноты, яда в пище или питье. Смотри в оба глаза, – бородатый татарин кивнул, кровожадно щелкая зубами. – Государь дал поручения и сейчас нам совсем не нужны проблемы… Черт, еще что-то забыл.
И всю оставшуюся дорогу к своему шатру меня никак не оставляло чувство, что я упустил что-то важное, очень и очень важное.
– Вот же черт! Женки! Б…ь, женки! Да, это же Курбский, скотина, тот самый черт! – вдруг осенило меня, когда в голове всплыли последние слова Курбского о «веселых женках» и их мужьях. – Точно он! Значит, с замужними развлекаться любишь и царя на это подбиваешь, падла… Поглядим, как запоешь, когда я на тебя кровника твоего «заряжу». Шепну пару слов Седому.
