Смеяться было больно. Тем более – понимал. Юля могла попросить отвернуться или вышла бы в уборную. Но она не захотела. Упрекать ее за эту интимную пантомиму? Нет!
Она извлекла из недр белья три сотенные бумажки. Застегнулась. Одну вложила в карман Федора.
– Не надо, – попытался отказаться Кошкин-Вольф. – Я скопил немного.
– Перестань! – фыркнула она. – У меня с собой двадцать тысяч марок. Поменяла сбережения в Петербурге. Хватит нам на первое время. Нужно уезжать отсюда – в тебя начали стрелять. Кстати, почему попали? Твой Зеркальный Щит не действует?
Вместо ответа он вытащил из кармана подаренную купюру. Она взлетела с ладони и закружилась по комнате, выписывая затейливые виражи. Потом вернулась.
– Я не мог раскрыться. Тот тип перегородил мне дорогу. Окликнул по-русски с акцентом: Кошкин! Потом неторопливо достал маленький «Браунинг», прицелился и выстрелил.
– А ты?
Они разговаривали как близкие люди, расставшиеся буквально вчера. Говорить «вы», «не соизволите ли, сударыня» и тому подобное обоим казалось нарочитым и совершенно неуместным.
– Что я? Зеркальный Щит его убил бы, а меня раскрыл. Я лишь чуток поправил ему ствол: скотина целилась в живот.
– И он ушел?
– Когда упал, он наклонился надо мной. Поглазел и удалился. Если бы решил стрелять вторично, даже Щит бы не включал – отшвырнул кинетикой.
– Кто он? Ты его не знаешь?
– Видел в первый раз. Не части так, Юлия! Мучаешь меня вопросами, словно полицай, ушедший прямо перед вашим появлением. Лучше расскажи, как жила в эти годы?
Соколова уютно расположилась на краешке кровати.
– Спокойно, упорядоченно, скучно, – начала, вздохнув. – Преподавала в институте благородных девиц, потом – в гимназии для особо благородных. Один только раз выехала в Петербург, и в Исаакиевском…
– Я там чуть бегом не ускакал.
– Я тебя так напугала? Чем же?
– Я тогда скрывался от агентов Рейха. Внешность изменил, оделся победнее. Не хотел привлечь к тебе внимание. С этих мизераблей стало бы схватить тебя, пытать. Этого мне только не хватало!
– Выглядел забавно, – улыбнулась Юлия. – Я едва узнала.
– Но зато сейчас – как император, – хмыкнул Федор. – Эти маскарады жутко надоели. Было время… – он вздохнул. – Много дал бы, чтоб вернуть былое в Туле, когда я работал на заводе.
– Не получится, – вздохнула Юлия. – Ты сейчас герой России. Про твой подвиг рассказывают детям в школах и гимназиях. Патриарх готовится начать процесс канонизации князя Кошкина-Юсупова. Так что будешь ты святой.
– Посмотрел бы на свою икону, – улыбнулся Федор. – Хотя мне лучше оставаться Вольфом. Стоит объявиться князю – и германская разведка сядет на закорки.
– Знаю, что им интересно, – согласилась Юлия. – Пулеметы и гранаты, а еще радиотелеграфические станции – все, что изобрел. Ничего не упустила?
– Есть такое. Например, морские пушки на железнодорожных платформах. Моторы для аэропланов. Бомбометы. И еще по мелочи.
– Вот! – она порывисто склонилась к собеседнику. – После вести о твоей гибели Дума с императором провозгласили князя Юсупова-Кошкина национальным героем России. На каждой тумбе с афишами висела листовка с твоим портретом и перечислением заслуг перед Отечеством.
– Полицай не соврал, – шепнул Друг.
– Теперь ясно, кто в меня стрелял, – догадался Федор. – Немец, попавший в плен под Ригой, видевший листовку с моей физиономией, вздумал отомстить. Я не прав: выдавать себя за Клауса Вольфа далее опасно. Узнала ты, узнал и стрелок… Кто следующий?
Она нежно провела пальцем по его запястью.
– Что намерен предпринять?
– До сего момента я не знал, что в Гамбурге появишься ты, да еще с двадцатью тысячами.
– Считай, что даю их взаймы, – улыбнулась Юлия. – Получишь, причитающееся тебе в России и во Франции, – вернешь с процентами. Тебя перевяжет доктор, и мы отправимся в Берлин к русскому консулу.
– Нет.
– Почему?
– Да по той же причине, по которой вынужден был таиться в Питере. Если германская разведка вдруг узнает, что я жив, мне придется вновь скрываться.
– Ты уверен, что им нужен до сих пор? У нас, вроде, перемирие.
– А вот мир не заключили. Полагаю, немцы не отстанут от меня, но причины я не знаю. Что им нужно от Юсупова? Образцы вооружений? Что ж, возможно, хотя, думаю, не только. Здесь в почете магия, а у меня есть Зеркальный Щит. Но его я приобрел случайно, дар не передать… Нет, не знаю, – повторил он. – Но, пока я жил в Германии, то придумал лишь единственный способ остановить Вильгельма. Только ты не удивляйся. Изнутри разрушить кайзеровскую империю.
Юлия прикрыла ротик пальцами. И в ее глазах читалось: не последствия ли это горячки от ранения? Ничего более безумного она не слышала!
Их разговор прервали. Доктор Голдман ввалился в комнату без стука, но зато с громким сопением. И немедленно принялся командовать.
– Так-с. Хозяйка! Мне нужен таз горячей воды. Кипятка. Вас, фройлян, прошу покинуть комнату больного.
– Может, чем могу помочь?
– Таки я вас умоляю! Не делайте мне нервы – удалитесь.
Друг развеселился.
– Знаешь, Федя, я слыхал подобные слова лишь от одесситов, да еще по-русски… Колоритный малый. Но хоть что-то знает про гигиену, коль потребовал горячую воду.
Следующие слова в одесском духе Голдман выдал, когда снял повязку и осмотрел простреленный бок.
– Ой вей! Таки ви сами себе зашивали дырки? Или нашли какого-то шлимазла?
Друг больше не смеялся. Стало очень больно.
– В госпитале Святого Мартина, – подал голос Юрген из коридора.
– Таки все ясно. Я бы не доверил им врачевать мою домашнюю моль. Слушайте! Раневой канал чистый. Слава Богу, пусть бы вашему, тряпки хоть достали. Но я вижу заражение, хоть оно невелико. Заложу лекарство, завтра вновь приду, проверю. Только при условии, что за каждый мой визит вы дадите доктору сто двадцать марок. У вас есть такие деньги или обидите бедного еврея?
– Получающего за один визит половину зарплаты квалифицированного станочника? – Федор приподнялся с постели. – Вот возьмите сотню марок. Остальное – в следующий визит. Приходите.
На какое-то время раненого оставили в одиночестве. Паровозное сопение эскулапа и стук сапог Юргена стихли за входной дверью. Молодой человек вызвался вернуть инвалидную коляску к больнице – наверняка там она нужна.
– Фрау Марта? – прошелестел женский голос в дальней части квартиры. – Нет ли у вас еще одной свободной комнаты? Или хотя бы койки? Плачу восемьдесят марок в месяц.
– Восемьдесят?! Оставайтесь, фройлян! Я вам уступлю свою спальню, переберусь к мальчикам. Все поместимся, будьте покойны.
Наверно, Варвара Оболенская в данной ситуации была бы полезнее, думал Федор. Она – еще более деловая, хваткая. Завод по выпуску вакуумных аудионов, если верить газетам, стал самым крупным и успешным в мире – благодаря ей и Бонч-Бруевичу. Но поехала бы она в революционный Гамбург без уверенности, что получит желаемое? Положа руку на сердце или простреленный бок – там биение сердца ощущалось сильнее, чем в грудной клетке, Федор сказал бы: присутствие Юлии ему приятнее. Пусть они и расстались скверно.
– Анекдот вспомнил. В моей реальности в декабре 1825 года была попытка революции в России. Царь пострелял бунтовщиков, часть отправил в ссылку и на каторгу в Сибирь. Жены декабристов поскучали в Петербурге и решили ехать за мужьями. За компанию.
– Ну, и в чем же анекдот?
– Да сидят как-то двое ссыльных во глубине сибирских руд, играют в картишки, винишко потягивают, местных блядушек щупают, и маркиз говорит графу: вот, ваше сиятельство, приедут жены и испортят нам всю каторгу.
– Смешно. Но не очень.
– Зато у нас аналогичная ситуация. Соколова нашла нас без спросу. Плохо? Или нет? Колись, Федя, рад, что она приехала? Я не про двадцать тысяч.
– Ты же сам чувствуешь!
– Ну что же… в одну реку можно войти бессчетное число раз. Если вода теплая и без пиявок.
