– Сейчас – двести километров в час.
Глаза у журналиста уже по привычке наверное, округлились, но он быстро пришёл в себя и задал следующий. Напрашивающийся.
– Но вы сказали "сейчас"… может быть и другая скорость.
– Естественно. Если задует встречный ветер, будет ниже. Мы же летим со скоростью двести не относительно земли, а относительно воздуха. Сейчас ветра почти нет. Так что делайте выводы.
Собственно полёт так и прошёл под мерное гудение двигателя, доклады штурмана о пролёте над очередным населённым пунктом с таким-то названием и с текущим временем. Хронометраж также был в попутной обязанности журналиста. Григорию же только и оставалось подтверждать сообщения Катерины. Но когда наконец приблизились к первопрестольной он засуетился. Вытащил "мешки" и положил их в своё кресло.
Непосвящённый в дело репортёр только крякнул не решаясь спросить. Слишком уж суровый вид был у Григория, когда он разбирал лямки у этих "мешков". Заёрзала на своём месте Ольга. Как раз посыпались доклады по радио от Московского аэродрома.
Григорий глянул за окно, кивнул каким-то своим мыслям, снял свою форменную фуражку и протянул репортёру.
– Когда приземлишься – принесёшь мне. – бросил он загадочное. Зачем так – репортёр не понял. Впрочем, продолжение было ещё более странным с его точки зрения.
Григорий одел на голову кожаный шлем и широченные очки, закрывающие половину лица. Нацепил на себя лямки странного мешка, проверил ещё раз всё как на нём всё сидит и принялся разглядывать проплывающие внизу ландшафты.
Вскоре, однако, оторвался и полез к Ольге.
– Как и договаривались: не снижайся пока я не прыгну. Держи самолёт ровно. Я иду на затяжной. Чтобы поменьше болтаться в воздухе. Сделаешь круг над полем и после этого можно будет идти на посадку.
Ольга глянула на Григория. И как-то даже лихорадочно пожелала удачи.
– Всё будет пучком! – радостно заверил Григорий всех, чем ещё больше ввёл в замешательство и авиатрисс, и репортёра.
– Хорошо сидишь? – внезапно оскалившись в ехидной улыбке спросил Григорий у пассажира. – Хорошо пристёгнут?
Тот с готовностью закивал.
– Вот и сиди. Пока самолёт не приземлится. Уяснил?
Репортёр недоумённо закивал.
– И не дай бог мне мешать! – вдруг выпалил Григорий и для пущей убедительности показал репортёру кулак. Тот вообще потерялся. Но когда Григорий вдруг открыл дверь слева от себя, переполошился.
– Я сказал! Сидишь ровно и ничего не делаешь! – ещё больше напугал того Григорий перекрикивая рёв двигателя, ставший внезапно очень громким после отката двери назад…
– Пора! – вдруг выкрикнула Ольга.
– Эх! Как я люблю летать! – с каким-то нереально диким вожделением выкрикнул Григорий и неожиданно для репортёра рванул в открытую дверь. Он и ахнуть не успел, как салон опустел.
– Сиди и не дёргайся! – вдруг очень сурово крикнула Ольга, заметив порыв репортёра и вдруг, почти как сам Румата выпалила. – Всё под контролем!
Ольга верила "господину Румате". Она просто ЗНАЛА, что с ним ничего не может случиться плохого…
А меж тем, грандиозная толпа собравшаяся на поле возле недавно расчерченной ВПП заметила летящий в вышине самолётик и взорвалась приветственными криками. Но вдруг, от самолёта оторвалась какая-то чёрная точка и начала падать. И когда на земле поняли, что падает не какой-то мешок, а именно человек, ибо вёл себя слишком осмысленно, начался массовый падёж дам. В обморок.
Да и мужики, когда увидели падающего человека обомлели. На поле воцарилась почти полная тишина. Только и слышно было как стрекочут в траве кузнечики и шелестит ветер в траве.
А там в небе, Григорий летел к земле раскинув руки и ноги, застабилизировав своё тело в потоках воздуха и в душе его звучала старая-добрая песня:
И оборвали крик мой,
И обожгли мне щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И звук обратно в печень мне
Вогнали вновь на вдохе
Веселые, беспечные
Воздушные потоки.
Я попал к ним в умелые, цепкие руки:
Мнут, швыряют меня – что хотят, то творят!
И с готовностью я сумасшедшие трюки
Выполняю шутя – все подряд.
Но рванул я кольцо на одном вдохновенье,
Как рубаху от ворота или чеку.
Это было в случайном свободном паденье –
Восемнадцать недолгих секунд.
А теперь – некрасив я, горбат с двух сторон,
В каждом горбе – спасительный шелк.
Я на цель устремлен и влюблен, и влюблен
В затяжной, неслучайный прыжок!
Беспримерный прыжок из глубин стратосферы –
По сигналу "Пошел!" я шагнул в никуда,-
За невидимой тенью безликой химеры,
За свободным паденьем – айда!
Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму,
Хоть условья паденья не те.
Но и падать свободно нельзя – потому,
Что мы падаем не в пустоте.
Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно:
"Не тяни за кольцо – скоро легкость придет…"
До земли триста метров – сейчас будет поздно!
Ветер врет, обязательно врет!
Стропы рвут меня вверх, выстрел купола – стоп!
И – как не было этих минут.
Нет свободных падений с высот, но зато
Есть свобода раскрыть парашют!
Припев:
Мне охлаждают щеки
И открывают веки –
Исполнены потоки
Забот о человеке!
Глазею ввысь печально я –
Там звезды одиноки –
И пью горизонтальные
Воздушные потоки.
ХлопСк раскрывшегося парашюта. Ремни подвесной системы врезаются в тело.
Всё нормально. И быть иначе не могло. Ведь сам всё готовил. С хлопком парашюта оборвалась и песня звучащая в душе.
Осталась только земля ещё далековато под ногами и белый купол заслоняющий приличную часть чистой синевы неба. Там, в этой синеве, биплан, совершив разворот, аккуратно заходил на посадку.
"И какой это у меня уже прыжок по счёту? – всплыла вдруг мысль. – Эх! Что-то я со счёту сбился… или начать считать только те, что здесь выполнил? Тогда этот – третий".
А дикий шок на земле объяснялся просто: толпу просто тупо забыли предупредить о том, что будет прыжок с самолёта. С парашютом. Впрочем, он и при наличии сообщения обещался быть неслабым. Ведь не все ещё верили в те чудеса, что принесли с собой ныне знаменитые братья Эсторские.
* * *
Из воспоминаний подполковника Якушкина Андрея Михайловича.
Разбирательства с "выходкой Руматы Эсторского" обещали затянуться надолго. Толпа на поле, когда увидела, что человек не падает, а тихо спускается на чём-то белом, похожим на издали то ли семечко одуванчика, то ли на некий большой белый гриб, то ли на странный ребристый овощ, не знала что делать. Или кричать приветственно, то ли бежать рвать смутьяна в клочья за те секунды страха, что он им доставил.
