– Черт тебя побери, проклятый индеец! – заорал Эмбри. Его квадратная челюсть открывалась и закрывалась, как крышка сундука. Он был с «Джека», одного из тех восьми кораблей, на которых они отплыли из Америки. Почему-то раньше Красные Мокасины никогда его не видел. – У нас теперь совсем вина не осталось, чертов краснокожий ублюдок!
Красные Мокасины, бормоча извинения, потянулся за бутылкой, как вдруг Таг, несмотря на свою громоздкость, вскочил на ноги, схватил Эмбри за грудки и поднял его так, что тот повис в воздухе, головой стукнувшись о низкий потолок.
– Что ты сказал? – заорал он. – Ну-ка повтори, что ты сказал!
Эмбри только беззвучно открывал и закрывал рот. Таг с презрением отбросил его в сторону, и он полетел к столу, за которым сидела темнолицая компания в тюрбанах. Затем Таг подошел к нему и со всей силы пнул ногой, не обращая внимания на возмущенные крики алжирцев.
– Ты, слизняк, намотай себе на ус, этот «чертов индеец» самый смелый человек из всех, кого мне доводилось видеть. И Фернандо может это подтвердить, скажи, Фернандо! – продолжал Таг.
– Да, очень смелый, – сказал Фернандо. – Я видел это собственными глазами, такое не забудешь.
Что-то сверкнуло в руке Тага.
– Хочешь знать, почему он уронил бутылку? Посмотри на его руки!
Эмбри шарил у пояса, пытаясь выхватить свой кинжал.
– Только достань, – зарычал Таг, – и я с тебя шкуру живьем сдеру! Падаль ты собачья! – ревел Таг, и слезы текли по его щекам.
В помещении повсюду засверкала обнаженная сталь клинков.
– Таг! – окликнул Красные Мокасины. – Таг, успокойся, он ничего такого особенного не сказал.
– А ну, свинья поганая, признавайся, ты хотел его оскорбить?
– Да не хотел я его оскорбить, – заверил его Эмбри, и уже Красным Мокасинам: – Я извиняюсь.
– Ну вот видишь, Таг, тут нет повода драку устраивать.
– Ты посмотри на свои руки, – сказал Таг, и голос его дрогнул. – Зачем ты так поступил тогда? Как у тебя духу хватило?
– Просто ничего другого не оставалось.
– Эмбри никогда бы такого не сделал.
Красные Мокасины почувствовал, что изнутри его распирает. Восхищение Тага его поступком пробудило в нем гордость. Фернандо похлопал Тага по плечу.
– Если Эмбри скажет еще хоть слово, – пообещал чернокожий, – я ему самолично язык отрежу, идет? Ну а пока давай-ка успокоимся, вон, смотри, кажись, наша девчонка вернулась, она нам рукой машет.
– А чего нам надо успокаиваться, ты что, этого сброда испугался? – Таг рукой с зажатым в ней ножом обвел толпу алжирцев. – Ты что, думаешь, я их боюсь?
Красные Мокасины поднялся:
– Нет, мой друг. Мы все знаем, что ты ничего на свете не боишься. Я смелее тебя не встречал человека.
– Не встречал?
– Нет. Но сейчас я больше всего на свете хочу увидеть здешних женщин.
– Женщин? Женщины… это да. Я еле сдерживаюсь, уже штаны топорщатся. – Он еще раз окинул взглядом помещение. – Но, однако, не сочтут ли они меня трусом?
– Не сочтут, – заверил его Красные Мокасины.
Девочка повела их за собой по узкой улочке, затем свернула на следующую, такую же узкую. Солнце катилось к закату, и Красным Мокасинам любопытно было знать, слишком ли черные здесь ночи. Наконец они оказались в помещении, освещенном только у самого входа. В полумраке вырисовывались три женские фигуры. Одна из них была не намного старше той девочки, что привела их сюда, может быть, ей было лет четырнадцать. Две другие были значительно старше: одной лет тридцать, другая лет на десять ее старше. Таг издал громкий возглас:
– А вот и мы! Хорошо, что Эмбри с нами нет, а то пришлось бы делиться.
Он размашисто шагнул в комнату, схватил ближайшую к нему женщину, самую старшую из всех, и принялся ее целовать. Она не сопротивлялась, но и особого восторга, как заметил Красные Мокасины, не выражала.
Фернандо похлопал Красные Мокасины по спине:
– Ну, выбирай.
Красные Мокасины почувствовал, как у него вдруг закружилась голова, он понял, что пьянее, чем думал, он слишком много влил в себя рому, а затем и вина. Совершенно очевидно, что это для него слишком большая доза, и снова он почувствовал приступ разъедающей душу печали.
Самая юная из женщин показалась ему милой, и он выбрал ее.
Она оказалась опытна не по годам. Он лежал навзничь на ковре, а девушка, расстегнув и стащив с него штаны, принялась целовать его, а затем, выскользнув из своего просторного платья, прижалась к нему стройным, гибким телом. Дрожь пробежала по его телу, из самого живота поднялось сладострастное, жгучее, дурманящее наслаждение. Он потянулся рукой к ее лицу, чтобы погладить. Она прижалась к его руке щекой, лицо ее попало в тусклый луч света, падавший от светильника у входа, и он увидел ее глаза. Они были пустые, неподвижные, как у трупа.
Заниматься любовью с мертвой девушкой?
Он мягко отстранил ее от себя. Вначале она не поняла, подумала, что он хочет иной ласки, но он не подпускал ее к себе, вытянув вперед руки, и тихо повторял:
– Нет, нет…
Вдруг ему почудилось, что мир вокруг уплыл, исчез, и он оказался в Доме Костей, и его окружают мертвецы, и рядом с ним скелет полудевушки-полуребенка. У него из груди вырвался задушенный крик тоски и боли, и он неожиданно осознал, как неуместен здесь этот крик. Неуместен и вместе с тем хорошо знаком.
Его дитя Тени, сотворенное им в Англии, покинуло его – ускользнуло в парах алкоголя так тихо, что он даже не заметил. Но сейчас Красные Мокасины понял, и понял совершенно отчетливо, что его атакуют. Его мучитель вырвался из него, хотя Красные Мокасины осознавал происходящее и пытался сдержать его всеми силами своей души. Но мучитель все равно сбежал и растворился в ночи, заливаясь смехом. Красным Мокасинам показалось, что он узнал хриплый голос карлика Куанакаши, ока нахолло, ужасного на луза фалайя. Он попытался догнать его, отомстить ему за то, что тот сделал. Но карлик успел скрыться, и только висело в воздухе ощущение зла и порока.
Рыдая, Красные Мокасины отполз в угол, дрожа всем телом, рука его нащупала нож. У него на мгновение вспыхнуло желание перерезать этим ножом себе горло и положить конец своим страданиям, покинуть этот Дом Смерти, этот город-кладбище, а вместе с этим и обитель своей души. Он сжимал рукоятку ножа с такой силой, что его обожженная ладонь с едва народившейся на ней кожей болела и наконец сама непроизвольно разжалась. Мир перевернулся и закружился. Красные Мокасины уперся головой в камень, и его стошнило. Он желал забвения, и оно снизошло. Очень смутно он осознал, что его несут, послышалось беззлобное ворчание Тага. Еще он почувствовал соленый запах моря, и ему очень захотелось, чтобы он был все еще жив.
Голова раскалывалась от боли, и Красные Мокасины непрерывно тер виски, ловя на себе неодобрительные, косые взгляды Мэтера.
– Для принятия решений у нас было мало времени, – сказал Черная Борода, – но мы обстряпали все как нельзя лучше, теперь мы сможем пополнять свои запасы.
– Мы получили то, за чем прибыли сюда, – поддержал его Бьенвиль. – Я встретил здесь французов, которые рассказали мне, что происходит во Франции. И я склонен думать, что нам надо возвращаться в колонии.
Мэтер покачал головой:
– У меня сложилось иное мнение.
Заговорил сидевший в углу Рива:
– Господа, какие бы хорошие торговые контракты вы тут ни заключили, я в Венеции могу вам предложить еще более выгодные. Только в Венеции вы сможете иметь дело напрямую с самим султаном Оттоманской империи.
– На деле окажется, что с твоей семьей. А ты сможешь получить разрешение на ведение торговли с колониями?
Лицо Ривы расползлось в широкой улыбке:
– Я никогда не отрицал собственной заинтересованности в этом деле. Но я уже не раз говорил и еще раз скажу, что от этого мы все выиграем.
– В этом есть своя правда, – заметил Черная Борода. – Я не доверяю людям, которые утверждают, что они не преследуют в деле личной корысти.
– Господин, – Бьенвиль повернулся лицом к Риве, но слова его были адресованы всем сразу, – я понимаю, что неуместно настаивать, чтобы наша экспедиция вновь отправилась к берегам Франции. Но мне известно, что не вся Франция стерта с лица земли. Я должен вернуться туда и определиться, какие силы там действуют и чьей стороны мне держаться. Боюсь, но, похоже, пришло время нам разделиться. Я весьма сожалею об этом, но мы все знали, что такое может случиться.
– Мы уговорились все время держаться вместе и до конца оставаться верными заключенному между нами соглашению, – напомнил ему Мэтер. – И я очень надеюсь, что вы не станете нарушать данного вами слова.
– Вы ставите меня перед очень серьезным и трудным выбором, – ответил Бьенвиль. – Я должен сделать выбор между принятыми на себя обязательствами и своей страной.
