Что бы я сделал после войны? Не в Израиль же ехать...
Пошел бы учиться на какую-нибудь инженерно-техническую специальность. Точно так же, как до войны собирался. Домой бы не вернулся, нечего мне там делать было, а поехал бы в Москву или Киев. Вот и вся разница.
— А почему в Киев?
— Не знаю, всегда хотелось. Не важно. Просто вместо поворота я бы совершил маленький крюк и вернулся туда, откуда начал, с мелким изменением, в виде другого опыта жизни. Поэтому и половина.
— Все равно не понял, — сообщил Ицхак затягиваясь. — Первый раз — это сто процентов, когда ты своего полковника грохнул. Тут, без вопросов, началась совсем другая жизнь. А второй?
— Что, Вера?
— А когда мама придет?
— Да скоро уже, — сказал Ицхак. — Обещала к восьми, уже немного осталась.
Она слезла с моего колена и, прижимая куклу к себе, отправилась в комнату.
— Пошла часы проверять, — подмигивая, сообщил Соболь. — Умный ребенок, но эти твои философские раздумья ей скучны.
Так как насчет второй жизни?
— А это, спасибо Мееру, зихрон левраха, будь благословенна его память.
Давай— ка, не чокаясь, за то, чтоб ему земля была пухом.
— Хорошо в наших местах, когда водка из холодильника, — крякнув, сообщил Ицхак. — Теплую противно пить. И непонятно, как раньше без этого прекрасно обходились. И сам ведь спокойно употреблял.
А Меера жаль, — помолчав, сказал он. — Был здоровый и бодрый, и за месяц сгорел от рака. Вот уж не думал, что переживу его. Ты продолжай, излагай свою теорию.
— А что тут непонятного? Ты мне сам, когда-то объяснял, что нужен я был Мееру для очень определенной работы. Не нужен был бы — в лучшем случае, тянул бы лямку на границе, до всеобщей демобилизации. В худшем — пошел бы на завод работать и горькую пить, что жизнь не удалась, да и свалил бы в 50-е в какие-нибудь Европы или Австралии.
— Так тебя там и заждались.
— Э..., отмахнулся я, — вполне можно было. Ты просто не в курсе. Это у евреев с отъездом проблемы, а к разным славянам, пострадавшим от коммунистов после 49 г. совсем по-другому относились. Многие смотались. Ты Яна-поляка знал?
Он отрицательно помотал головой.
— В 1950 г. уехал во Францию. А ведь уже капитана имел. Не прижился.
— Ладно, — доставая очередную сигарету, сказал он.
— Слушай, ты только что одну погасил, имей совесть — открой окно.
— Допустим, оно все так, — невозмутимо продолжил Ицхак и, слегка повернувшись, не вставая толкнул раму. В окно ворвался свежий ветер. У нас с этой стороны всегда вечером дует.
— Почему уход в разведку для тебя — не другая жизнь?
— А это та же дорога. Я мог дослужиться до командующего округа, а мог до кресла Исера, все равно — это обычный люфт на дороге. Немного туда, немного сюда — направление одно.
— Так, так, — с интересом сказал он. — Исер уходит?
Я прислушался к своим ощущениям. Похоже, я уже лишнее болтаю. С дороги, что ли, так развезло? Во Францию, обратно, там совещание, здесь совещание. Не пожрал толком, и ночь не спал. Пора бутылку назад в холодильник и в кровать.
— Уходит, — мысленно попросив прощение у военной полиции и цензуры, ответил я. — Только не болтай раньше времени.
— Да за кого ты меня принимаешь? — возмущенно воскликнул Ицхак, — Чтобы я? Да никогда! Зачем мне проблемы с обидчивыми генералами, которые генерал-майоры? И что, — с интересом спросил он. — Есть шанс?
— Такой минимальный, что мне его не видно. Никогда не надеялся стать начальником Генерального Штаба, руководителем разведки и премьер-министром. Всему есть пределы, тем более в наше время. До своего потолка — заместителя — я уже дорос, и без меня все равно мало что решается. Вот генерала в утешение дали. Поэтому и паршиво. Непонятно, что дальше будет. Новый начальник — новые условия, новые порядки. Уходить — глупо, оставаться — тупик.
— Ну, — протянул Ицхак, — какие-то у тебя не правильные настроения. Вспомни, что сам говорил: «Всем назло непременно буду генералом!». В нашей армии таких людей не так много. А вопля «Цви — Мелех Исраэль!» не дождешься. Для этого надо страну спасти, а вроде и не от кого. Хорошо, что мы все из себя такие мирные, а то давно от нас пришлось бы всех соседей спасать. Жаль только, что чем дальше, тем больше израильтяне желают жить лучше, а не строить свою страну на зависть миру. Уходит куда-то дух халуцим...
Тут он неожиданно сделал попытку спрятать опустевшую бутылку. Мне даже не надо оборачиваться, все ясно. Похоже, я действительно лишнего выпил. Не отследить появление собственной жены из-за лишних ста граммов! Так и вражеских агентов, прокравшихся с самыми гнусными намерениями, не замечу... За такие проколы я устраивал разнос своим подчиненным, после которого они еще долго вздрагивали при моем виде. Одно счастье — это дружественный товарищ, хотя санкции сейчас последуют.
Действительно, стоит в дверях. Руки в боки, вид рассерженный. Сейчас начнется расстрел.
— Это называется, ты следишь за детьми? — раздается грозный голос.
— Слежу! — сообщил Ицхак. — Все в наличии, кроме Дова, который опять бегает неизвестно где. Все в полном и замечательном порядке.
— А с тобой, — (это в мою сторону), говорит Анна,— я после поговорю. Сейчас ты проводишь Ицхака домой, заодно и проветришься.
— Я вполне способен сам до дома дойти, — обиделся Соболь.
И тут же попытался спрятаться у меня за спиной от явно пролетевшего электрического заряда из глаз Анны.
А ведь он тоже лишнего принял, — дошло до меня. Ему-то уже под семьдесят, мне только все кажется, что он все такой же бодрый, а годы идут, здоровья не прибывает.
— Разрешите выполнять, командир? — спрашиваю наивежливейшим голосом, беря мертвой хваткой Ицхака за руку. Он покорно встал.
— Давай, — тоном ниже говорит она. — И не задерживайся...
— А вот, как насчет новой жизни, — говорит Ицхак уже за дверью, пытаясь прикурить очередную сигарету, — когда женишься?
— А это кому как, — отвечаю, прикрывая горящую спичку от ветра. — Одним поворот, другим нет. Если бы Анна меня гнала в какой-нибудь архитектурный или археологический, или пилила с утра до вечера, что мало денег приношу — тогда могла бы начаться новая жизнь. А так, встал я на рельсы и ту-ту, проезжая мимо подобрал будущую жену и поехали дальше вместе. Я ж ее не в Вашингтоне, который не город, а штат, обнаружил, а в собственном взводе.
— То есть могла быть и другая?
— Могла, не могла... Какая разница. Есть то, что есть. Не английская королева, но ничуть не хуже. Мне.
Слушай, у тебя, что, нога болит? Как-то странно идешь.
— Э, Цви, — отмахиваясь, говорит он. — В моем возрасте, если встаешь с утра, и ничего не болит — значит, уже умер. Живи, пока живется, и радуйся. Когда тут, — он показал на бок, — или тут, — ткнул в живот, — начинает ныть старая дырка, всякие мелочи вроде головной боли и натертых ног сразу перестают волновать. Ты вот счастливчик, ничего всерьез не надо было штопать. Тебе еще долго не понять. Давно уже пенсионный возраст подошел. Пора начинать ходить по врачам. Пока я направлял, что делать, на такие мелочи, как возраст, окружающие внимания не обращали, а теперь на заводе меня уже и не особо спрашивают. Дорога ясна — расширяйся и старайся, чтобы конкуренты не догнали и в зад не вцепились. Уже нацелились за границей филиал открыть. Ты представляешь, кибуцники и имеют свой собственный завод, где одни наемные рабочие...
