Расстрел производился из винтовок с расстояния двенадцать метров. Для расстрела каждого заключенного согласно приказу были выделены по пять стрелков. Кроме того, в распоряжении врача находились два солдата, которые по указанию врача вызывали смерть выстрелами в голову. Ценности и излишние вещи изымались под наблюдением и позднее были переданы полиции безопасности и национально-социалистической благотворительной организации.
Двое пытались бежать и были расстреляны на месте. Некоторые выражали свое мировоззрение тем, что провозглашали здравицы Сталину и России. Расстрел был закончен в 18.30. Особых происшествий не отмечено. Части отошли на место расквартирования удовлетворенные…»
Как следует из отчета, солдаты получили удовлетворение, расстреливая людей. Это впечатление подтверждается приказом начальника штаба группы войск, в котором он выражал недовольство тем, что «военнослужащие расквартированных в Сербии войск все более подробно описывают боевые действия и германские карательные меры (массовые казни) в отправляемой на родину почте. Часто даже прилагаются фотографические снимки сцен казни».
Организованная с немецкой аккуратностью и педантичностью машина уничтожения работала без сбоев и на полных оборотах. За две недели армейские части расстреляли девять тысяч заложников. Количество казней и число жертв стало сложно подсчитывать. Оккупационная администрация не поспевала за расстрельными командами. Чтобы восстановить «бюрократию массовых казней», оперативное управление штаба группы войск распространило в войсках печатные формуляры, в которых на машинке следовало только впечатать дату, «карательную меру», число казненных и номер исполнившей акцию воинской части.
Поначалу армейские офицеры советовались с профессионалами из службы безопасности. Потом совершенно самостоятельно справлялись с палаческой работой.
Вот еще один отчет, составленный 1 ноября 1941 года обер-лейтенантом Вальтером:
«По соглашению с управлением СС я вывез отобранных евреев и цыган из лагеря в Белграде. Грузовики полевой комендатуры № 599, предоставленные в мое распоряжение, оказались совершенно неприемлемыми по двум причинам:
1. Управлялись гражданскими лицами. Таким образом, не обеспечивалась секретность.
2. Все были без крыши и брезента, так что население города видело, кого мы везли на машинах и куда мы ехали. Перед лагерем собрались жены евреев, которые плакали и кричали при нашем отъезде.
Место, на котором производился расстрел, очень благоприятно. Оно находится к северу от Панчева. Откос настолько крут, что человек с большим трудом может взобраться на него. Напротив откоса расположена болотистая местность, за ней река. При паводке (как это было 29 октября) вода почти достигает откоса. Таким образом, попытку побега заключенных можно предотвратить силами очень небольшого числа солдат. Кроме того, благоприятным является песчаный грунт, что позволяет легко вырыть ямы и таким образом сократить время акции.
Примерно в полутора километрах от выбранного места заключенных высадили из машин, дальше они шли пешком. Грузовики с гражданскими водителями были немедленно отправлены обратно, чтобы оставить им как можно меньше оснований для подозрений. Затем из соображений безопасности и секретности я приказал блокировать дорогу для всего транспорта.
Место казни прикрывалось тремя легкими пулеметами и двенадцатью бойцами:
1) от попыток побега заключенных;
2) для самообороны на случай возможного нападения сербских банд.
Рытье ям занимает самое большое количество времени — в то время как сам расстрел происходит очень быстро (сто человек за сорок минут).
Вещи и ценные предметы были собраны предварительно и вывезены на моем грузовике. Вынужден признать, что цыгане кричат, вопят и постоянно находятся в движении, уже будучи на месте расстрела. Некоторые даже прыгали перед залпом в яму и пытались притвориться мертвыми.
Сначала на моих солдат ничто не производило впечатления. На второй день стало заметно, что у некоторых сдают нервы, если расстрелы производятся в течение длительного времени. Мои личные наблюдения: во время расстрела никакого душевного волнения не испытываешь. Однако волнение появляется, когда в конце дня начинаешь в спокойной обстановке размышлять над этим».
Вслед за мужчинами последовали женщины и дети. В декабре сорок первого уничтожили шесть тысяч еврейских женщин и детей в концлагере под Белградом под тем предлогом, что «все они были агентами партизанских банд».
Начальник немецкой военной администрации Турнер писал своему приятелю из СС: «Расстрелы необходимы, чтобы показать, что значит нападать на германского солдата. Кроме того, таким образом быстрее всего решается еврейский вопрос. Собственно говоря, неправильно, что за убитых немцев расстреливают евреев. Но они уже были у нас в лагере, да и, в конце концов, они тоже сербские граждане и должны исчезнуть…»
В марте сорок второго в лагерь прибыла техническая новинка — душегубка, автомобиль с газовой камерой. За несколько недель удушили газом всех заключенных лагеря.
Шеф военной администрации Турнер доложил в Берлин: «Сербия — единственная страна, в которой решены еврейский и цыганский вопросы».
Уничтожив в концлагерях евреев и цыган, взялись за остальное сербское население. Генерал пехоты Франц Бёме «наводил порядок» в Сербии с сентября по декабрь сорок первого. За это время расстреляли около тридцати тысяч сербов. После войны дело бывшего генерала Бёме рассматривал американский военный трибунал. Не дожидаясь приговора, он покончил с собой в камере.
Никто из солдат или офицеров вермахта не возмутился участием в расстрелах гражданского населения. Люди, надевшие форму немецкой армии, замарали и опозорили свою честь. Немецкая армия нисколько не препятствовала преступлениям нацизма на оккупированных территориях. Напротив, вермахт стал надежным приводным ремнем партии.
Роль вермахта вышла далеко за рамки пособничества в массовых убийствах. Легенда о «чистом и ни о чем не подозревавшем вермахте, который только исполнял свой долг», в то время как СС, полиция и служба безопасности осуществляли казни, исчерпала себя. Немецкая армия стала частью гитеровской программы уничтожения мирного населения.
В 2001 году выставка «Я сражался на Восточном фронте» вновь открылась, подкрепленная новыми документами и материалами. Она доказывает: всякий, кто сражается под подлыми знаменами, сам становится преступником. Он может потом утешать себя и оправдываться — я-то был честен, я просто исполнял приказы, я ничего плохого не делал. Но и он опозорен. Он тоже в этом участвовал.
