Усадил дикаря на лавку за стол, Выдержали жерди вес, только чуть прогнулись. Рыбу перед ним положил на тарелку, ножик не забыл. Себе тоже. Подал пример. Гость не чванился, не кривился, не чавкал, а уписывал угощение в хорошем темпе не слишком сытого человека. Руками, понятное дело, помогал. Что интересно, справились оба одновременно.
Водички теплой в миску налил, пальцы помыть. Помыли. Рыбка-то жирненькая. Потом горячей воды в чашку из горшка зачерпнул, и себе тоже. Поставил баночку варенья из ирги и ложки положил. При скудном свете, что распространялся из печной топки, всех нюансов мимики гостя разглядеть не удалось. Но гримасой неудовольствия это явно не было. Хоть и неандерталец он, то есть другой биологический вид, однако улыбается по-нашему. По-кроманьонски. И не страшный он ни капли. Скорее - особенный.
Накормил, напоил, в баньке выпарить не получится, нет у него баньки, зато спать уложить - запросто. Показал на топчан, толсто застеленный сухими еловыми лапами. Гость сделал отрицающий жест рукой. Не головой покрутил, и не пальцем у виска, а как-то более изящно, и в то же время понятно. Взял со стола ножик, которым помогал себе с рыбкой, протянул вперёд на двух вытянутых руках, а потом плавно поднёс его к своей груди.
Совсем понятный жест. Просит, стало быть. С одной стороны - ножиком больше, ножиком меньше - не велика разница. Имеются они у него нынче. Но не даром же!
Подергал мужчину за рукав куртки - а в том, что у этого наряда имеются рукава, застёжка и даже воротник, это он уже разглядел. А потом изобразил, что одевается.
Неандерталец поспешил на выход, вложив нож в Мишкину руку. И сделал приглашающий жест. Вышли. Показав рукой на невысоко стоящее солнышко, дикарь трижды обвёл в небе дугу с востока на запад через юг. Понятно. Через три дня обещает. Отдал ему ножик, выслушал непонятную тираду. Сформулировал в ответ один из законов Ньютона, тот, в котором про действие и противодействие, и, глядя в спину удаляющегося гостя, почувствовал себя беспросветным лохом. Задаром ведь вещь отдал, поверив обещанию. Без никаких гарантий.
Хотя, с другой стороны, непонятно, почему этот гарный хлопец просто-напросто не отобрал то, что ему нужно. Крепости телесной в нём на двоих, походка мягкая, текучая. А антропологи считали, что эти не совсем наши предки были неуклюжими.
Глава 17. Последний штрих
Про баньку Мишка совсем не подумал. Пока было тепло - речки ему хватало. А нынче помыться решительно негде. Он ведь, когда гостя принимал, никакого запаха не почуял. Ни псиной, ни кислятиной от визитёра не пахло. А вот собственные ароматы ощутил. Не самые благозвучные, кстати. И ничего подходящего не приготовлено. Без парилки он обойдётся, но теплый закуток со стоком, куда уйдет то, что набрызгается при мытье - это требуется немедленно. В холодных сенях он давно поставил печку, чтобы до начала больших морозов можно было здесь готовить, а то в тёплой части жилища уж совсем сумрачно. Не в том смысле, что темно - окон то у него нигде нет. Там просто стены как-то давят. Или это такое впечатление из-за близости бревенчатого наката? А может быть, руки помнят, сколько земли он сверху насыпал?
В общем, хоть и готово всё для жизни в тёплом отсеке, но заходит туда Мишка только по делу. А обитает в полухолодной части, где достаточно тепло, пока нет морозов. И совсем не тесно. И между стеной и печкой пространство подходящее. Поднять здесь пол на двадцать сантиметров утрамбовывая глину на откос - работы на пару часов. Два плетня соорудить да куски коры к ним изнутри приладить на те же мочальные верёвочки, лавочку собрать, подставку для горшка с горячей водой, трапик под ноги связать - вот и вся банька.
Сразу и опробовал. А вот лезть в эти штаны такому чистому - ну совсем неохота. Постирал с золой, выполоскал. Хорошо, что он сюда жёлоб от своего ручейка проложил, незачем из тепла в эту промозглую сырость выскакивать. Посдит в тепле, глядишь и пройдет у него простуда, наконец-то.
Если уж на то пошло, он еще одну канаву позднее прокопает, немного глубже. И оборудует её специфически. Чтобы и по санитарно-техничекским вопросам иметь подходящие условия в пределах ограниченно отапливаемого объёма. В морозы-то, когда ручеёк замёрзнет, конечно, вернётся к характерному для дикой природы способу оправления естественных надобностей. А пока холодов настоящих нет, он может себя и побаловать.
Завтра этим займется, когда одежда высохнет. А пока его дело - печку топить и не мёрзнуть. Ни одной нитки ведь нет на теле.
***
Желание быть чистым привело Мишку к неважным последствиям сразу после его реализации. Стихавший помаленьку кашель возобновился с новой силой. Буквально выворачивало порой. Так и сидел в помещении, никуда не высовывался. Хорошо, что дрова не все закончились и съестные припасы в достатке. Погода нынче совсем нехороша. Дождь буквально висит в воздухе занудливой дымкой. Ветра нет, но воздух отнимает тепло сквозь тонкую спецовочную куртку, футболку и две потёртые кроличьи шкурки.
А ему худо. Всё валится из рук, буквально вышибаемое сотрясениями тела при кашле. Дверь, сплетённая из лозы и покрытая корой, не так уж плотно закрывает вход. Сырой, промозглый воздух нет-нет, да и лизнёт по ногам. Носки давно сношены и заменены портянками из кроличьей шкурки. Плохо они защищают. И Мишке плохо.
В открывшуюся дверь входят двое. Питамакан и неандерталец поменьше ростом. У него в руках два мешка - маленький и средних размеров. А старый знакомец держит большой тюк. В знак приветствия выдал им ленинское определение материи, и неважно разобрал имя второго гостя.
Питамакан, впрочем, сразу исчез, а маленький гость, положив свою поклажу на пол, захлопотал, распечатывая самый крупный пакунок. Голос его звучал всё время и до Мишки доносился, словно сквозь вату. Поплыл, кажется.
Потом сильные руки большого неандертальца вытряхивали хозяина дома из одежды, в глотку лилась теплая тягучая горечь из чашки, тело растирали чем-то липуче-щипучим, да еще и пахнущим весьма специфчески. И чего ради, спрашивается, человек строил баню и намывался в ней, если его всего выпачкивают. Потом была уютная мягкость мехов. И ещё одна мякость, но упругая и дразнящая. Под его одеялом оказалась решительно настроенная женщина, и ему пришлось с этим что-то делать. Вспотел и отключился.
Проснулся вялым, благостным и каким-то спелёнутым. В одеяло закрутился. Выпутался и, оставаясь на своём топчане, осмотрелся. Дрова в печке горят, но заслонка расколота, так что на месте только её половина. Кирпичи на входе в топку лежат с перекосами и явно не все. На треснувшей плите, облизываемые сквозь щель пламенем, греются два булыжника. Кожаный котёл подвешен на ремнях к одной из жердей перекрытия, и из него идёт пар. Скорее всего, здесь дымно и влажно, но он принюхался ко всему этому, пока спал. К гадалке не ходи - тут похозяйничали дикари.
