Вообще-то ММ-1 можно с некоторой натяжкой считать первым по-настоящему отечественным авиадвигателем — он не был целиком содран с заграничного аналога. И прекрасно подходил для легкомоторных самолётов, во многом будучи сходным с теми самыми «Рено», которые я износил. Да вот только судьба этого двигателя печальна — как-то его так незаметно «затоптали», что даже следов почти не осталось. И даже конструктора Бессонова сумели репрессировать прям как только, так сразу. Хоть я в будущем и пытался найти следы этих событий в интернете, но запутался в противоречиях.
Загвоздка в том, что в этот период на одном из Воронежских заводов «сдирали» те самые «Рено», на которые во Франции приобрели документацию. Они, кстати, впоследствии таки и «не пошли», отчего двигателей подобного класса в стране как бы и не стало. То есть: делали-делали, и остались у разбитого корыта.
В настоящий же момент прямо тут на Воронежской земле демонстрировался яркий пример непокорности Бессонова и Москалёва воле Партии и Правительства — на отличном самолёте испытывался отличный мотор. Мотор — конкурент, зачёркивающий одним махом смысл расходования немалых средств на покупку лицензии и налаживание серийного выпуска так нужного стране двигателя для легкомоторных и спортивных самолётов.
Мы с Шурочкиным братом и обязательным в подобных случаях Саней Батаевым в Воронеж не поехали — о том, что испытания завершились блестяще, я и так знаю. Наша троица направила свои стопы в Москву, чтобы оформить заявку на эти самые моторы для оснащения ими судов ЭПРОНа. Дело в том, что отработав пару раз технологию установки их близких аналогов на плавсредствах и имея готовые проверенные решения, не так уж сложно разговаривать с технически грамотными людьми.
Подобрали редукторы, применив имеющиеся в производстве шестерни. Другие моменты согласовали. Для меня было важно, чтобы ММ-1 перестал позиционироваться, как конкурент Воронежскому Рено, но остался в номенклатуре выпускаемой продукции, пусть и в мизерных количествах. То есть — избежать грозного окрика сверху, после которого рассыпаются, словно карточные домики, результаты вдохновенного труда больших коллективов. По-существу — замаскировать авиадвигатель под силовую установку для маломерных судов.
Так вот! Парторганизация завода приняла близко к сердцу заботы флота, тем более, что её горячо поддержал собственный конструкторский коллектив, девять месяцев гонявший на стенде опытные образцы вылизывая их с тщанием настоящих производственников. С другой стороны — Саня Батаев вовремя проработал вопрос по комсомольской линии, от ЭПРОНа пришло толковое письмо, из штаба флота… — поездку мы готовили тщательно, хотя в успехе уверены не были.
Производственные подразделения в этой продукции тоже были заинтересованы, потому что их колбасило в связи с освоением новых «самых-самых» передовых и мощных моторов, в которых то и дело происходили спотыки и остановки на устранение выявленных недостатков, в течение которых образовывалось своеобразное «зависание» — остановка работ до выявления и принятия новых решений. А тут можно потихоньку обеспечивать работой переживающий очередную встряску трудовой коллектив — да, с цеховым руководством общался я. Спокойно так, по человечески потолковал за жизнь и с мастерами и с администрацией.
Главное, чтобы одновременно стало ясно, что это заводу одновременно и нужно, и возможно — какая же дирекция станет против такого возражать? Словом, пошел двигатель под наименованием «Комплект запчастей в сборе» — и дальше — цифробуквенное обозначение. Понятно, что такая комбинация могла работать только до тех пор, пока договаривающиеся стороны ничего не забыли. Собственно, мне и требовалось-то немного времени — до ожидаемых событий оставалось пережить тридцать девятый и сороковой годы. Хотя я надеялся за это время создать некоторый запас моторов для себя — от четырёх до восьми штук — это не так много.
За что я бился? Признаюсь сразу — вполне приличная, хотя и ничем не выдающаяся машина, массой двести тридцать пять кило и мощностью двести пятьдесят лошадиных сил. Но из результатов испытаний самолёта САМ-10 (с ней в качестве двигателя) стало понятно — это нормальная рабочая лошадка. Я не просил большего, потому что для моих целей хватало того, что уже есть.
Отдавал я себе отчёт и в том, что данные моторы… возможно… потребуют от меня того, что в наше время иногда называют наладкой — проверить работоспособность ремонтного комплекта в сборе заводчане могли запросто «забыть». Ну а куда деваться? налажу. Не в моём подвешенном положении капризничать или выделываться. Как говорят французы: «арбАйт унд Арбайт. И будет тебе Орднунг». Или не французы — путаю я языки заграничные.
В этот момент у меня остро щемило в груди от осознания того, что все необходимые составляющие моего замысла уже собрались. Дело только за мной.
Средства на продолжение работ по пионерскому рекордному самолёту Саня уверенно выбил и обеспечил меня новенькими моторами ММ-1 — теперь их не надо было добывать в заграницах. Тут я и приступил к дальнейшим действиям. Прежде всего, конечно, долг. То есть — рекорд скорости. Так вот, на маршруте Одесса-Севастополь я показал среднее по всему пути значение в шестьсот два километра в час. Справедливости ради отмечу, что птичку свою я немного «придерживал», потому что иначе просто не хватило бы горючего на весь путь. Но и без того результат куда положено зарегистрировали и нашему комсомольскому вожаку, как организатору и вдохновителю, стали оказывать ещё более заметную поддержку в самых высоких кругах.
Меня это здорово забеспокоило — не нужно в таком деле лишнего внимания, особенно со стороны властей. Уже хотел было потолковать с Саней начистоту, но вмешался человеческий фактор. Шурочка, если кто не сообразил.
— Шурик! Ты ведь говорил, что твой склеенный из проволочек и тряпочек самолётик годится только для полёта по прямой, — с такими словами подкатила ко мне девушка как-то в утренний час, когда я готовился к проверке в воздухе нескольких особенно интересных режимов. Разумеется, я сразу насторожился и ответил обтекаемо:
— Знаешь, с тех пор, как были произнесены эти слова, в конструкцию планера вкрались существенные изменения.
— Вот и мне так подумалось, — мурлыкнула подруга, — когда братик рассказал, что за фигуры ты выписываешь над морем вне видимости с берега. Короче — дай полетать, — и улыбается так призывно и обещающе, что просто сердце тает. А ведь мне уже шестнадцать — на дворе тридцать девятый год.
