А когда вторая рота вышла на Привокзальную и свернула на Гоголевскую, Авинова словно обморозило — приблизился его час. Вплотную.
Подходил срок стать перебежчиком, водиться с совдеповской властью, уйти с головкой в красную муть, в червонную мглу…
Укрывшись за трамваем от придирчивых глаз Петерса, Кирилл обернулся к Исаеву.
— Пора, Кузьмич! — выдохнул он.
Ординарец всё понял. Пригорюнился, насупил седые брови.
— Смотри, — быстро заговорил Авинов, вытаскивая из кармана наган, — он заряжен холостыми. Когда буду перебегать к «товарищам», я тебя из него пристрелю понарошку, а ты уж изобрази геройскую гибель, ладно?
— Не сумлевайтесь, ваш-сок-родь, лягу как подкошенный. Кхым-кхум…
— Тогда вперёд!
На углу гостиницы «Люкс» Кирилл высмотрел разбитый «рено». Шоффэра на месте не было, а на заднем сиденье полулежал чин из чрезвычайки, убитый в голову. Авинов не побрезговал, снял с чекиста его кожаную куртку и переоделся.
— По одежке встречают, — прокряхтел он, натягивая жаркую кожу. — Вперёд!
Случай перебежать на сторону врага представился на Александровской площади. Из магазина, заколоченного досками, выскочил вдруг невысокий кавказец в жёлтом френче и красноармейских шароварах. Штудии у полковника Ряснянского не пропали даром — Кирилл сразу узнал недоростка. Эта пышная чёрная шевелюра, эти усы, жёлто-зелёные рысьи зрачки… Сталин!
Наркомнац[45] побежал, пригибаясь и отстреливаясь, пока не юркнул в подворотню.
— За ним! — крикнул Авинов, выхватывая наган.
Метнувшись следом за наркомом, он тотчас же прянул влево. Грохнул выстрел из маузера, гулко отдаваясь под аркой. Прикинув, сколько большевик уже растратил патронов, Кирилл швырнул на свет фуражку. Пуля разнесла её в клочья. «Последний!»
— Товарищ Сталин! — заорал штабс-капитан. — Не стреляйте! Я свой!
Холодея, он выбежал во двор. Нарком стоял у стенки, согнув кривые ноги и держа пистолет перед собой. Клацнул боёк. Пусто. И ещё раз. Пусто! Патроны кончились.
— Не стреляйте! — крикнул Авинов, подбегая к ощеренному Сталину, как никогда походившему на злобную рысь, загнанную в угол.
— Стой, краснюк! — загремел голос Исаева.
Резко обернувшись, Кирилл трижды выстрелил из револьвера. Елизар Кузьмич изобразил, как его отбрасывает к стене. Прижимая руку к животу, он сполз на землю и вытянулся. Готов.
— Уходим! — выдохнул Авинов.
— Кто такой? — каркнул нарком, отбрасывая ненужный маузер.
— Да большевик я! Работал в тылу у белых, партийная кличка — Эфенди!
Сталин расплылся в недоброй усмешке и протянул руку:
— Коба!
Газета «Правительственный вестник»:
Верховный правитель Русского государства А. Корнилов твёрдо заявил, что не признаёт и никогда не признает самостийных «государств», объявившихся на русской территории, отданной большевиками Германии и Австро-Венгрии. «Великая Россия, — сказал Вождь Белого Дела, — едина и неделима!»
И та поспешность, с которой наши союзники в Европе и Америке признают немецкие полуколонии-сателлиты, поневоле настораживает.
Володеть Королевством Польским[46] призовут «варяга» — эрцгерцога Австрийского Карла Стефана Габсбурга. На трон Балтийского герцогства, столицей коего лифляндские бароны объявили Ригу, кайзер подсадит Адольфа Фридриха, герцога Мекленбург-Шверинского. В Королевстве Литва воцарится принц Вильгельм фон Урах, в Королевстве Финляндии — принц Фридрих-Карл Гессен-Кассельский, а Украинской державой уже правит гетман Скоропадский, пронемецки настроенный, да и родившийся в Висбадене…
Кирилл Авинов бежал от своих. «Вика Юрковский», по зову долга спасший наркома и раскрывшийся при этом, драпал на север под хилой защитой рабочего полка «Грузолеса». Матерившиеся пролетарии, грузчики и портовики, отступали под натиском добровольцев, потихоньку разбегаясь. Всей толпою они устремились на огромный пустырь в окружении военных складов — и напоролись на казаков. Затеялся странный бой — работяги метались, мешаясь в кучу, то наступая, то отбегая, швыряя оружие в пыль и сдаваясь пачками.
А «красный лазутчик» под шумок, с наркомом на пару почесали дальше. Им повезло — перепрыгивая рельсы, они заметили накат тяжёлого бронепоезда. Авинов хотел было нырнуть под каменный мосток, но Сталин побежал вдоль путей, неистово маша руками.
— Стой, чатлак! Стой, с-сука! — кричал он, надрывая голос, мешая русскую брань с грузинской. — Дампало виришвило! Стой, тебе говорят!
Блиндированный состав, огромный и тяжёлый, влекомый двумя паровозами, начал осаживать, из-под колёс ударили метёлочки искр. И только теперь Кирилл разобрал название, выведенное на броневагонах и площадках с морскими орудиями, — «Предреввоенсовет».
Это был личный поезд Троцкого, «летучий аппарат управления наркомвоена», передвижная крепость, где было всё — секретариат, телеграф, мощнейшая радиостанция, гараж с грузовиками и легковыми моторами, типография газеты «В пути», баня и царский салон-вагон, в коем Лейба Бронштейн почивал.
Бронепоезд не остановился, придержал лишь разбег — колёса медленно проворачивались. Стальная дверь с намалёванной на ней заглавной буквой «П» распахнулась с лязгом. Наружу свесились два огромных матроса в кожанках с красными звёздами на рукавах и с повязками «Поезд Предреввоенсовета».
— Руку! — гаркнул один из них. — Руку давай!
Сталин вцепился в протянутую длань, и его «выудили» на площадку, как рыбку из пруда. Авинов сам ухватился за поручень, подтягиваясь. Матрос одной рукой забросил штабс-капитана в тамбур.
— Клигер, запри! — приказал он напарнику и крикнул в узкий коридор, освещенный дрожащим светом ламп: — Ходу!
С гулом покатили колёса, придавливая рельсы. Бронепоезд набирал скорость. Эхом отозвался грохот орудий с задней площадки — «прощальный салют». Горохом по стенке ударила пулемётная очередь.
— Хрен там! — хмыкнул матрос, валко шагавший впереди.
Вся компания миновала броневагон, где стрекотали телеграфные аппараты, а дюжий ревмат,[47] «краса и гордость революции», орал в трубку, зажимая пальцем свободное ухо:
— Ефраима мне! Склянского! Драудин говорит… Что значит — нету?! Найти! Р-расстреляю к такой-то матери! Срочно!
В следующем вагоне «попутчиков» ждали. Удалой комдив Думенко с чёрной бородой, вьющейся до пояса, «первая сабля Республики», неотрывно, набычившись, глядел в маленькое окошко под откинутым бронещитком — проезжали то ли Орудийный, то ли Французский завод. Высокий, крепкого сложения командюж[48] Егоров стоял, скрестив на груди сильные руки. Его грубоватой лепки лицо с приплюснутым носом, большим красивым ртом и волевым подбородком выражало безмерную усталость. Маленький, очень толстый Вацетис, с короткой, совершенно заплывшей жиром шеей и микроскопическими, постоянно воспалёнными глазками, бегавшими по сторонам, был одет во что-то среднее между полотняной парой и формой капитана-волгаря. Кряжистый, широконосый, скуластый Ворошилов — крановщик, вознёсшийся в командармы, — бегал по вагону, хлопая себя по ляжкам, и бодро тараторил:
