Тополя и лиственницы на высокой террасе росли роскошные, однако снега под ними было больше, чем на открытом месте. Митька решил заготавливать лишь сухостой, но быстро убедился, что никаких сил на это не хватит. Пришлось рубить все подряд. Ветки он навалил на нарту, а тонкие стволы связал верхушками и прицепил к санкам сзади. Потом, помогая собакам, потащил все это к юрте. Результат трудов его вдохновил – до темноты он решил сделать еще одну ходку. Поскольку «колея» была уже проложена, до леса он добрался довольно быстро. Забираться в глубину вместе с упряжкой ему не хотелось, и он оставил ее на прежнем месте, а сам побрел вперед.
Собачий гомон уже затих за спиной, а ничего подходящего для порубки не попадалось. Митька, мысленно матюкнувшись, хотел уже повернуть назад, как заметил, что на него смотрят. Черные глазки-бусинки на заостренной мордочке, большие треугольные ушки… Соболь!
Прожив всю жизнь на Камчатке, Митька никогда не видел живого соболя вблизи, поскольку русские охотой здесь не занимались – на то есть ительмены. «Воротовый, – привычно оценил масть шкурки служилый. – Хотя нет, пожалуй, головка!» Он сделал несколько шагов в сторону зверька, тот неторопливо повернулся и спокойными, ровными прыжками двинулся прочь. «Вот те на-а-а… – почесал Митька затылок под шапкой. – Считай, рядом с острожком соболь бегает! Такой на два рубля, пожалуй, потянет! И непуганый вроде. Ну-ка, ну-ка…» Он подошел к тому месту, где стоял зверек, и стал рассматривать следы, стараясь запомнить их форму. Они были довольно четкими и совсем не глубокими – соболь почти не проваливался в снег.
Звериными следами на снегу Митька никогда не интересовался, поскольку ему это было совершенно ни к чему. Сейчас он с удивлением вспомнил, что отпечатки таких вот лапок встречал возле дальних балаганов с юколой, в кустах, где он сначала хотел разжиться дровами, да и тут – близ опушки леса – бродя с топором в руках, он не раз пересекал цепочки таких следов. Все это навело Митьку на мысль, которую он решил отложить на потом, а сейчас снова сосредоточился на заготовке дров.
Вечером в юрте он рассказал мужчинам, что видел живого соболя и много свежих следов. Ни у кого эта информация интереса не вызвала: ну да, соболя бегают здесь и там, иногда пытаются воровать юколу из балаганов. Раньше их было больше. Летом их гоняют собаки, которые бродят свободно, а зимой собак держат на привязи, вот они и наглеют.
– А почему бы их не отловить? – задал наивный вопрос неофит.
– Зачем? – удивились ительменские промысловики. – Ясак уплачен, русские уехали и вернутся не скоро.
– Но за шкурки можно получить полезные вещи или вкусную еду! В конце концов, у вас у всех есть долги!
– Есть, конечно… – погрустнели мужчины. – Но ведь никто не требует уплаты прямо сейчас! И завтра, наверное, не потребует… Так зачем же портить себе жизнь? У нас есть еда, одежда и женщины. Что еще нужно нормальному человеку для полного счастья? Ну, еще, конечно, собаки нужны…
Такой подход к делу не был новостью для служилого Митьки. Казаки прекрасно знали, что камчадалы – заядлые лентяи, что без мордобития, без батогов и правежа работать они не будут. Теперь ительмен Коско смотрел на проблему с другой стороны. Смотрел и не находил, что возразить: «Русские живут ради будущего – служат, работают, воюют, копят богатство. Кто-то желает сделать свое будущее благополучным, кто-то стремится хотя бы избежать грядущих неприятностей. А ительмены будущего не боятся и желают радоваться жизни здесь и сейчас. Если потом будет плохо, то в запасе всегда есть последняя радость – самоубийство. Так кто же прав? Какой меркой измерить тех и других?»
– Ладно, – сказал Коско, – я бы половил соболей, если получится. На них я куплю Кымхачь русскую одежду, красные ленты и много бисера.
– Лови, – пожали плечами мужчины. – Лови, если тебе так неймется. Может быть, в новой одежде она станет красавицей.
– А обмет дадите?
– Бери, но, если порвешь, сам чинить будешь!
– Конечно, починю!
Митька не только никогда сам не охотился, но даже не видел, как это делается. Однако рассказов об охоте он наслушался вволю и всю процедуру представлял прекрасно. Каждый соболь живет в лесу на определенной территории. На ней бывает устроено несколько гнезд-убежищ – между камней, под выворотнями, в дуплах. Охотник приходит в лес, находит по следам такое убежище, извлекает оттуда соболя и убивает его – палкой по голове. Если зверек залезет на дерево, то надо вокруг поставить сеть-обмет и ждать, когда он спустится вниз, поскольку прыгать с дерева на дерево не умеет. Можно, конечно, и не ждать, а просто срубить дерево. Если соболь спрячется в дупло, то следует разжечь костер и его выкурить. В хозяйстве ительменов имелись луки, некоторые мужчины даже умели неплохо из них стрелять, но Митька не слышал, чтобы стрелы использовались на такой охоте.
Погода стояла пасмурная, но безветренная, было не очень холодно, и Митька решил всерьез заняться промыслом. Галгал, как глава семейства, против этого не возражал, а Кымхачь – тем более. Четыре дня подряд, наскоро перекусив утром, Митька запрягал собак и отправлялся в ближайший лес. Там он месил снег снегоступами в разных направлениях и изображал следопыта. При всей своей неопытности за эти дни одного соболя он все-таки добыл! Правда, зверек оказался не очень крупным и светлой масти. Зато те два, которых он упустил в последний момент, были чудо как хороши! Или, во всяком случае, гораздо лучше…
Главный вывод, который Митька сделал из этих упражнений, заключался в том, что бродить по лесу ему нравится, пожалуй, больше, чем хлопотать по хозяйству в переполненной юрте. Из рассказов мужчин он узнал, что больше всего соболей водится в урочище, расположенном очень далеко. До него даже по хорошему снегу надо ехать целый день. Поэтому туда почти никто и не ездит – спать без жены ительмены не любят, а брать с собой семью слишком хлопотно. Разведав все это, Митька отправился в поход – корысти ради и во славу своей «возлюбленной».
Через неделю он вернулся – с распухшим, обмороженным ухом и… четырьмя соболями! Правда, одному из них он в процессе убиения слегка попортил шкурку. Тем не менее все дружно признали его чуть ли не лучшим соболятником острога!
Решив, что он уже достаточно самоутвердился, Митька произвел «хватание» своей невесты. Мероприятие прошло вполне благополучно – его даже не били.
* * *
Весна накатывалась медленно, но неуклонно. Народ этому тихо радовался и жевал юколу, поскольку всякие растительные вкусности давно кончились. Впрочем, казаки забрали почти весь запас корешков, орехов, кипрея, сладкой травы и ягод. Ловить соболей Митька больше не мог, поскольку мех у них начал портиться. Пришлось вновь заниматься хозяйственными делами. Однажды он забрался в ближайший балаган и обнаружил там вместо рыбы только труху на полу, перемешанную с замерзшими опарышами. Это навело его на грустные мысли, и он провел ревизию острожковых запасов продовольствия. Подозрение полностью подтвердилось – запасы на исходе. В том смысле, что до первой зелени, до свежей рыбы ждать еще месяца два, а еды хватит от силы на месяц. «Ну да, – печально усмехнулся служилый, – знакомая песня. Чего-то там экономить, вводить пайки никому и в голову не приходит. Как ели, так и едят, пока не кончится все. А тогда перейдут на древесную кору, ремни, мешки и подметки для обуви. Весенняя голодовка у ительменов – дело обычное, можно сказать нормальное. И не от недостатка рыбы, а от беззаботности. Наши казаки в этом смысле тоже хороши, но не до такой же степени! И что, я должен голодать вместе со всеми? Они-то на коре могут долго продержаться, она у них вместо хлеба, а мне, пожалуй, слабо – пробовал когда-то. Что же можно придумать в такой ситуации? Уехать, пока собаки не отощали? Было бы куда…»
