— Как туда пойдешь без оружия, — уныло проговорил Васильич, — сам же сказывал, что там разбойники…
— А как же ваши товарищи?
— Им теперь все равно. Господь дал, Господь взял. Чего уж теперь, пускай, может кто-нибудь и приберет.
Я подумал, что такое отношение к своим боевым соратникам оказалось столь живуче, что до сих пор остаются без погребения жертвы Великой отечественной войны. Говорят, что пока последний погибший солдат не будет похоронен, война так и не кончится, а последние оставшиеся в живых ветераны будут получать почетную пенсию, которая много ниже пособия по безработице в стране, проигравшей войну.
Почему-то никогда у нас не хватает ни совести, ни денег на уважение к самим себе.
— Ладно, Бог с вами, прощайте, — сказал я стрельцам, прекращая бесполезный разговор. — Может быть, когда-нибудь и свидимся.
В свете их недавнего обещания доставить меня в Разбойный приказ надежда на возможное свидание прозвучала двусмысленно, однако стрельцы никак на намек не отреагировали, вежливо простились и безропотно вышли из избы.
Тотчас на их место явились хозяева. Отец Петр многозначительно поглядывал, будто подтверждая, что помнит наш недавний разговор. Ваня держался скромно и всеми силами старался услужить будущим возможным родственникам. Один я оставался в жизненной прозе, ждал, когда наконец нас позовут обедать.
Теперь, когда хозяева избавились от опасных гостей, чувствовалось, что семья у священника дружная, и странности попадьи не так бросались в глаза. Я подумал, что, если мне после ночного похода не удастся вернуться под их кров, то нужно утрясти все наши дела до наступления вечера. Однако оказалось, что и так все решено, уже священник называл Ваню сынком и по простоте душевной завел прямой разговор об обещанном взносе на украшение церкви.
Я удвоил сумму и выложил на стол четыре серебряные цехина. После такого широкого жеста мать и дочь начали смотреть на нас умильно, быстро накрыли на стол, а попадья расщедрилась даже на склянку сладкой наливки. Так что обед прошел в сердечной атмосфере, и мне пришлось выслушать несколько трогательных семейных историй, как обычно, интересных только рассказчикам. После обеда был объявлен тихий час, в котором принял участие и я, рассчитывая отдохнуть перед ночным походом.
Богородский крестьянин с ветхозаветным именем Илья, решивший рискнуть жизнью за три медные московские копейки, ждал меня возле церкви в условленное время.
— А я думаю, придешь ты или оробеешь, — сказал он, когда я подошел к нему. — Ночью все кажется страшным.
— А самому-то не боязно? — в свою очередь поинтересовался я.
— Нет, чего мне бояться. Я вдовец, детей у меня нет, мне умирать не страшно.
— Неужели жить не хочется?
— Кому же не хочется, всякая тварь жизни радуется, только у всех конец один.
На встречи с доморощенными философами мне давно не везло, однако пока было не до поисков смысла жизни, сначала предстояло решить конкретные вопросы.
— Так ты считаешь, что в лесу балуют ваши местные? — спросил я.
— Кто его знает, кто там сейчас обретает, раньше наши проезжих пугали, теперь, может, и чужие забрели. Одно точно знаю, никакой нечисти в этом лесу отродясь не было.
— Ладно, скоро сами узнаем. У тебя оружие с собой есть?
— А как же, вот чем тебе не оружие, — показал он тяжелую суковатую дубину, — не хуже палицы будет.
Я в этом уверен, не был, но спорить не стал. Всяк вооружается, как ему удобно.
— Ладно, пошли. Только войти в лес нужно так, чтобы нас не заметили, — сказал я, зная нашу национальную слабость надеяться на «авось».
— Так может, там никого и нет.
— Днем были. В меня из пищали стреляли, потом дерево на дорогу свалили.
— Тогда, может быть, и есть, — задумчиво сказал он. — Однако если Бог не выдаст, свинья не съест.
С этим трудно было спорить, я и не стал, просто пошел рядом по дороге в направлении леса.
— Сам-то кто будешь? — после десятиминутного молчания поинтересовался Илья. — Смотрю я на тебя и никак не могу понять, из каких ты будешь.
Слышать такой вопрос от крестьянина было странно. Для них все люди в чистом платье, да еще с оружием были чужаки и начальники.
— На боярина не похож, на приказного тоже, гости, те совсем другие, — не дождавшись от меня скорого ответа, продолжил он определять социальный статус. — Может, разбойник?
— Нет, я так, сам по себе. Раньше жил на украйне, потом подался в Москву. Теперь уже сам не знаю, к кому относиться.
— А что тебе за дело до нашего леса? Пусть наши бояре ловят разбойников, а тебе какая в том корысть?
Вопрос был, что называется, на засыпку. Как на него не ответь, все равно слукавишь. Сознаться, что я, по большому счету, авантюрист, искатель приключений, было обидно мне самому. Это как бы снижало собственную самооценку. Одно дело — обычный «адреналинщик», рискующий своей единственной, неповторимой жизнью ради прихоти, пижонства или острых ощущений, совсем другое — народный спаситель. Однако и последнее прозвучало бы слишком претенциозно, хвастливо и нелепо. Такие заявления можно делать с трибуны, перед выборами, а не в частном разговоре, да еще с крестьянином, для которого высший пафос — обмануть сборщика податей. Потому я попытался объяснить свои мотивы хоть сколько-нибудь логично:
— Кобылу мою разбойники забрали, да самого едва не убили. Это кому понравится?
— Тогда понятно, а то я подумал, что ты сам какой-то мутный. А ты, оказывается, за кобылу! Тогда совсем другое дело. Хорошая кобыла больших денег стоит. Да и обидно…
Мы, не торопясь, шли по дороге. До полной темноты было еще около часа, и нужно было скоротать время. Пришлось искать тему для разговора. Как обычно, когда людей ничего не связывает, заговорили о жизни.
— Ну и как тут у вас? — спросил я. — Не голодаете?
— Живем, не тужим, грех жаловаться. Не будь я одиноким, было бы совсем хорошо.
Помолчали. Я с натугой придумал новый вопрос:
— На барина много приходится работать?
— Какой там барин! Наш живет в Москве, здесь только староста, мой кум. Живем так, что всем вокруг завидно.
Кажется, Илья принадлежал к категории людей, у которых всегда все хорошо. Я видел, какие у них в селе старые и убогие избы, и мне показалось, что для такого оптимизма явно нет почвы.
— Ты всю жизнь крестьянствуешь?
Кажется, вопрос Илье не понравился, во всяком случае, он почему-то хмыкнул и не сразу ответил, а когда надумал, сказал коротко и неконкретно:
— Это как придется.
Дальше мы шли молча, пока спутник не объявил:
