Возничий взглянул на побелевший нос Ларсона, который вот-вот должен был превратиться в ледышку.
– Верно князь, – кивнул ямщик, дернул поводья, и сани понеслись, по освещенным только одним лунным светом улицам.
Пока ехали, только одна вещь привлекла внимание Андреса. Перед одним из домов стояла виселица, на которой висело чучело в мундире Преображенского полка. Ларсон попросил остановиться. Когда возничий это сделал, спрыгнул с саней на снег и подошел поближе, чтобы прочитать табличку, что болталась на «теле».
– Из-за этого изменника, – проговорил князь, когда тот вернулся в сани, – попал в плен мой старший брат. Полковник Ельчанинов. Меня государь отправил вас до столицы довести, сам остров покинул, а на следующий день все-таки вылазка шведов из крепости состоялась. Сорок человек, в том числе и полковника Сухарева, перебили, а брата моего родного – полонили.
После этих слов Ельчанинов легонько шлепнул рукой ямщика по плечу, и сани вновь помчались вперед.
Водка на Руси появилась в самом начале шестнадцатого века, в году так тысяча пятьсот пятом, когда ее в качестве всего лишь антисептика изобрели кремлевские монахи.[21] (То, что она появилась в тысяча триста восемьдесят шестом году, и была привезена генуэзским посольством, было придумано уже позже). При царе Иване Васильевиче Грозном в Москве запретили простому народу продавать водку, позволив пить только одним опричникам. Для этого и был построен на Балагуре особый дом – кабак. В середине шестнадцатого века было приписано наместникам «царевы кабаки» заводить повсюду. В таких домах можно было пить спиртное не закусывая, а это приводило к быстрому опьянению.
В середине семнадцатого века, во время царствования отца Петра Великого – Алексея Михайловича в Москве (а так же в некоторых городах) возникли «кабацкие бунты», для подавления, которых использовались войска.
Масштабные петровские преобразования дали новый толчок для долговременного употребления алкоголя. Средства на реформу и войну шли в основном отсюда.
В восемнадцатом веке в самом Кремле были известны два кабака: один духовный, другой подьяческий. Первый помещался на Красной площади, под известной царь-пушкой, и назывался: «Неугасимая свеча». Здесь, после вечерень, обычно собирались соборяне, пили и пели «Пасху красную». Подьяческий кабак стоял ближе к дворцу, под горой, у Тайницких ворот, и назывался «Катан». Из других московских кабаков славился Каменномостский, служивший притоном для воров, и «Красный кабачок» куда собирался весь разгульный люд столицы. Против Моисеевского монастыря стоял «Тверское кружало».
В основном кабаки названия получали свои от местностей, в которых они находились, иногда и от других случайных причин: «Синодальный кабак», «Казенка», «Старая изба», «Роушка», «Ленивка», «Веселуха», «Ка-ковинка». Ларсону просто повезло, ему теперь не придется искать общественные бани. Волей случая (если конечно Ельчанинов сделал это не намеренно) кабак в который привез его князь, назывался «Елоховы бани», и получить название бань, возле которых он находился. Ведь часть кабаков просто являлись для бань «необходимой принадлежностью».
Сойдутся, бывало два посетителя, выпьют отменно, да и давай драки учинять, а там и «ножичком баловаться». Целовальники[22] виновники этого буйства, возьмут обостренный кусок дерева и вложат его в рот буяну и завяжут на затылке. А если человек напьется и уснет в кабаке, то не ограбленному (в лучшем случае) ему оттуда не уйти. А то и убитому быть. Убить кабацкого пьяницу считалось делом обыкновенным. Хорошо если выкинут на улицу, летом в траву, осенью и весной в лужу, а зимой так и головой в снег. Так что торчат оттуда только одни ноги. И молись господу, чтобы пьянь кабацкая не замерз.
Так что та картина, которую увидел Ларсон, при подъезде к кабаку, его сильно и не удивила. Мужик, обнимающий столб, и что-то нежно шепчущий.
– Вот и приехали, – проговорил князь, выбираясь из саней. – Кабак «Елоховы бани».
– Почему бани? – переспросил Андрес.
– Так вон через дорогу, напротив бани общественные. Работают каждый день. И куда всегда можно приехать очиститься. – Так и сказал, очиститься, а не помыться. Видимо в понятиях у Силантия Семеновича, – помыться можно было и дома. – Вылезай. Нас уже ждут.
– Кто?
– Полковник Квятковский, московские гончары, да человек из Гжели. По моей просьбе полковник отыскал их для тебя. Вот только обещать, что человек из Гжели мастер гончарного дела не могу. Чтобы привести товары оттуда не обязательно мастеру самому ехать, достаточно купца сговорить.
Эстонец кивнул, вспомнив, как в будущем (вернее сказать в его прошлом) сам организовывал. Ведь не производители лично возили свои товары в Эстонию. Для этого всегда существуют специальные люди иногда посредники, иногда перекупщики, но и те, и другие всегда имеют связи с производителем товара.
Ларсон выбрался из саней, и они с приятелем вошли во двор, окруженный дубовым тыном. Сосновая изба, при ней клеть с приклетом и погреб с выходом, построенным из дубового дерева. Двери и ворота запирались железными цепями и крюками. Кроме них существовала еще цепь от двенадцати звонов с ошейником – для пса или человека – кого, как случиться.
Вошли внутрь избы, но прежде чем следовать за князем Ельчаниновым Андрес огляделся. Как-то вдруг захотелось сравнить старые (уже) воспоминания о ресторанах двадцатого века с кабаком. То, что оно будет не в пользу последнего, Ларсон не сомневался. В избе на стене висит светец[23], у печи лежит топор и рогачи, где-то за спиной целовальника, на полках должен лежать клин, который вставляют пьяному в рот. Там же на полках Андрес разглядел и разную посуду: яндову, осьмуху, полуосьмуху, воронку большую медную, а так же чарки с крючком вместо ручки, что весят по краям яндовы[24]. За стойкой сидит целовальник. Кабак явно не государственный раз тут нет подьячих, что записывают, сколько и кому продано вина.
Сейчас зима, и кабак полон с утра до ночи. Гости здесь делятся на две группы. Одни приходят, выпьют и уходят, другие сидят и пьют вечно. Последние тоже делятся на две группы: голь кабацкую и ярыг кабацких (последние состоят в основном из представителей городского общества, которые сюда в отличие от первых с бабами не таскаются, их жены лишены права прийти в кабак.) Ельчанинов замахал рукой, подзывая золотаря присоединиться.
Полковник Квятковский, человек (как решил для себя Ларсон) оказался очень даже интересный. Начинал тот служить еще при сестре Петра Великого – Софье Алексеевне. Несколько раз ходил на Азов. Перед выступлением русской армии под Нарву, был вызван к государю. О чем был с тем разговор, для всех кроме их двоих, осталось тайной, только вот сам полковник Юрий Квятковский изменился, и не только внешне сменив русскую одежду на европейскую и сбрив бороду, но и внутренне. Он стал скрытен, а когда выпивал в компании, пытался следить за своими мыслями. Лишь только по старой дружбе с князем Ельчаниновым согласился, отыскать и привести в кабак гончарных дел мастеров. Он оглядел «немца», усмехнулся, и проговорил:
