– Тихо!..
У сарая кто-то охает. И ахает. В два голоса.
– Гы! (это, понятно, Сфенел).
Я тоже понимаю, что «гы». Наверное, рабыня с каким-нибудь пастухом. Видел я такое! Наши рабыни тоже...
Фу, противно! И еще попы голые!
Ворота открыты, тропинка сама стелется под ноги...
– Побежали!
Ветер в ушах – прохладный, пахнущий близким морем. Бежать легко, тропинка ведет вниз, под гору, луна уже взошла...
Хорошо!
Вниз, вниз, мимо вековых платанов, мимо полуразрушенных алтарей, где уже давно не приносят жертвы, мимо темной пещеры, мимо старых уродливых камней, которые кто-то вкопал прямо в землю...
Дальше, дальше!
Бежать легко, мы оба хорошо бегаем, только ветер свистит, только Селена-луна с небес смотрит...
...Почему мне вдруг кажется, что лучше уже не будет? Что добрые боги послали эту ночь...
Странная мысль уносится ночным ветром – прочь, прочь, прочь. Все хорошо, все отлично, а дальше будет еще лучше...
Вниз, вниз, вниз...
* * *
Скала и вправду походила на коня. Огромного, с большой тяжелой гривой. И сам конь – огромный. Стоит себе на дне, только голову из моря выставил.
А на море – огоньки.
Всюду – на волнах, на мокрых камешках и даже в глубине, где зеленые нереиды живут...
Ух ты!
То есть, это потом, «ух ты», а вначале даже страшно стало. Моря-то я почти не видел. Зато слыхал! В море опасно. Там живет страшный Поседайон, он еще и землю трясет, и в коня обращается... А скала-то – голова конская. Вот сейчас ка-а-ак двинется, ка-а-ак заржет! Ой, лучше не думать! А то меня Капанид за труса примет!
– Сели?
– Сели!
Ждем.
Ждем – а огоньков все больше, светятся, дрожат...
– А чего они флейтисток не позвали?
(Это я так, чтобы не молчать.)
Сопит Сфенел. Думает.
– Это потому, что мамы наши тут. То есть, не наши... Ты, Тидид, извини...
Жаль, что я не могу рассказать Капаниду о маме. Он считает, что моя мама на Каменном Поле. Но я ему обязательно расскажу! Когда мама разрешит.
– И не потому, – возражаю я. – Помнишь, день рождения дяди Полиника был? Тогда все пришли, но флейтисток все равно позвали. Только их к столам не подпускали. И танцовщиц тоже позвали...
А на море – волны. И огоньки, огоньки...
...И черный конь. Вот сейчас заржет, подпрыгнет, ударит копытами прямо по белым барашкам, по огонькам!..
– А я знаю, почему, – вдруг заявляет Сфенел. – Они о войне говорят. Война будет, Тидид!
Да, будет. Я хоть и маленький еще, а понял. Недаром папа о войне заговорил!
– Они с Фивами воевать хотят. Чтобы дядя Полиник басилеем стал. А потом – с Калидоном. Чтобы твой дедушка твоего папу простил.
Почему мне вдруг не хочется, чтобы папа шел на войну? И чтобы дядя Капаней шел? И все остальные? Ведь война – это победа, это добыча, это – слава! А мой папа – самый сильный!
– Смотри!
Все забыто. Гидра! Перед самой скалой! Темная, горбатая, толстая...
– Да это же лодка! Рыбаки!
Фу ты!
Действительно, лодка. Даже голоса слышны. Плеснули по воде весла (а на них – тоже огоньки!), и снова – тихо. Только волны.
– А кого на войну возьмут?
Нас – не возьмут, это понятно. А дядю Эгиалея? А Алкмеона? Ведь у него губа заячья!
Капанид снова начинает сопеть. Молчит.
– Мама плачет, – наконец вздыхает он. – А папа то кричит на нее, то целует. Мама говорит, что боится. Что ей сны плохие снятся.
Хочу сказать что-то ободряющее – и не могу. Моя мама...
«Лучше сыном изгнанника, чем сиротой...»
– Они победят! – говорю я упрямо. – Они всех побьют! Правда, Капанид?
– Угу...
Не нравится мне это его «угу». Ну, никак не нравится!
– А дядя Амфиарай... – вновь начинает Сфенел.
– Тихо!
Это я. Шепчу. Шепчу потому что, темное...
...Гибкое, узкое, длинное! Прямо под самой скалой. И луна блестит. Прямо на этом самом!
– Видишь?
– Вижу!
А это самое уже не под скалой – плывет прямо к берегу. Быстро, бесшумно. По гребням волн, между огоньков...
– Сюда! Сюда плывет!
Ответить я не решаюсь. Это самое совсем близко. Уже и кожу разглядеть можно – гладкая, словно липкая. И плавник. То есть, не плавник, а вроде как гребень...
– А вдруг она на берег...
– Да тише ты! Услышит!
Почему-то вдруг вспоминается, что наш храм, храм Трубы, назван в честь трубы, которая поход играет? И наступление, и, если назад бежать надо (быстро-быстро!), тоже играет...
А вдруг это не гидра? Может, просто рыба такая? Вроде угря?
Плеск. Что-то тяжелое падает на песок. Нет, не падает! Прыгает! Прыгает, бьет тугими кольцами...
– Мама-а-а-а!
Только на миг я увидел? Или не увидел? Почудилось?
...Пасть – огромная, зубастая, с клочьями тины между клыков. И не только тины! Глаза...
– Ма-а-ама-а-а-а-а-а!
Орем оба – ни о чем не думая, ничего не соображая. А страшная голова – громадная, как конь, как целый бык – уже совсем рядом, упругие кольца скребут по песку...
– Ходу! Ходу-у-у!
...Песок на зубах. Хорошо, что Сфенел подхватил, рывком поставил на ноги... Сильный он! Почти как дядя Капаней. Почти как мой папа!
...А сзади – шипение. Или это ветер в ушах?
Почему так трудно бежать? Нога? Да, кажется, лодыжка. Ничего, добегу! Наверное, уже можно остановиться, передохнуть...
А вдруг ОНА все еще сзади? Все еще ползет?
А вдали – или тоже чудится? – конское ржание. И будто бы – топот копыт...
Мы никому не расскажем! Даже папе, даже дяде Капанею. Даже Ферсандру. Мы лучше сначала вырастем, станем сильными, как наши папы, и Гидру убьем. Убьем – а потом все расскажем. Все-все! Но про коня я рассказывать не буду, даже когда вырасту. Потому что бог Поседайон может обидеться. А богов надо бояться.
Так папа сказал!
А когда мы вернулись домой, началась война.
Папа говорил, что когда война близко, из Тартара вылезает злая Кера. Она не богиня, она хуже. Кера всюду летает и всех ссорит, чтобы дрались лучше. А затем с Олимпа идет Арей.
Вот тогда все драться и начинают!
Керу я не видел. Наверное, она летала, пока мы из Лерны возвращались. Зато уехал папа. Он не сказал, куда, но Капанид узнал от своего папы, что он уехал в Микены к ванакту Эврисфею. Он попросит большое войско. А чем больше войско, тем лучше.
И еще папа велел мне переселиться к Сфенелу. Это тетя Эвадна предложила, Сфенелова мама. Она говорит, что ребенка и покормить некому. Ребенок – это я. То есть, я уже не ребенок, но тетя Эвадна так думает. Она очень добрая, но у нее глаза больные. С тех пор, как война началась.
А дядя Капаней смеяться перестал. Он домой поздно приходит, потому что войско гонять надо. И не просто гонять, а как Дионисовых козлов. Это дядя Капаней так сказал.
И еще у нас на улице плачут. И на соседней плачут. И не маленькие, а взрослые тети.
