Доносов и наушничества становилось все больше, конъюнктура подпитывала сама себя, разрастаясь, как снежный ком. Скоро дошло до того, что самыми подозреваемыми становились те, на кого никто не донес. Так что, зная об этом, некоторые доносили сами на себя. И на ближайших родственников.
Было бы странно, если бы в этом море доносов не нашлось хотя бы одного доноса на Рейневана.
Но нашелся. И не один.
Его сцапали на Соляной площади, которую он пересекал, лавируя между лавочками, по дороге на завтрак. Он завтракал «Под головою мавра» ежедневно. Регулярно. Слишком регулярно.
Его сцапали, выкрутили руки, приперли к ларьку. Их было шестеро.
– Рейнмар Беляу, – сказал бесстрастно главарь, потирая плоский и отвратительно обезображенный болезнью нос. – Ты арестован. Не оказывай сопротивления.
Он не оказывал. Потому что не мог. В голове у него мутилось, от неожиданности был как во сне, не слишком понимал в чем речь.
«Ютта, – думал он лихорадочно и беспорядочно. – Ютта. Алтарист Фелициан выследил место заключения Ютты. Но как я свяжусь с алтаристом? Если буду сам в заключении? Или мертвым?»
Вокруг уже собиралась и увеличивалась толпа.
– Нука, – махнул тот, что с обезображенным носом. – Вяжите пташку. Наложите ему путы.
– Наложите, наложите! – Сквозь столпотворение продирался седой верзила в кожаном кафтане и с мечом, в компании с несколькими вооруженными. – А когда наложите, отходите. Потому что он наш. Мы его уже пару дней выслеживаем. Вы поспешили, ну да ладно. Но сейчас выдайте его нам. Наши права выше.
– Как выше? – Нос подбоченился. – В чем выше? Это вам не Тумский остров, это Вроцлав. А во Вроцлаве нет ничего выше городского совета. Во Вроцлаве совет управляет. Я узника по распоряжению господ совета арестовал и доставляю в ратушу. Вы правы, что я поспешил. А вы опоздали. Это ваше упущение, раньше надо было вставать. Кто первый встал, тот первый взял. Так что подите вон, господин фон Гунт. Не препятствуйте службе.
– Во Вроцлаве правит епископ, – парировал Кучера фон Гунт. – Наместник короля Зигмунта, господина твоего, ублюдок, и всего твоего совета. А я здесь представляю особу епископа, так что смотри, ратушный прихлебатель, с кем разговариваешь. Кого вон посылаешь. У меня приказ доставить арестанта в усадьбу епископа…
– А я в ратушу!
– Это дело церковное, – повторил гневно Кучера, – хуя вашей ратуше. А нука расступись!
– Сам расступись!
Кучера фон Гунт прорычал, засопел, положил руку на меч. В это мгновение из все более напирающей и гудящей толпы выскочила, скорее даже выстрелила, мелкая фигура в буром халате. Прежде чем кто-либо сумел отреагировать, фигура с разгона бросилась на Рейневана, вырвала его из объятий прислужников и свалила с ног, прижимая к земле. Ошарашенный Рейневан смотрел прямо в лицо фигуры. С обыкновенного носа и обыкновенных губ текла кровь. И какие-то мерзкие клейкие выделения.
– Я их обплюю, – прошептала ему фигура мягким женским альтом. – А ты беги…
Ратушные служащие и люди фон Гунта стащили женщину с Рейневана, дергая, тормоша и тряся как куклу. Женщина вдруг обвисла у них на руках, закатила глаза. Спазматически раскашлялась, подавилась, захрипела. И неожиданно харкнула, плюнула и сморкнулась. Очень обильно и чрезвычайно широко. Кровь и слизистая клейковина густо испещрила лица и одежду окружающих.
– Пресвятая Мария! – завопил кто-то в толчее. – Это же зараза! Мор! Мор!
Повторять нужды не было. Все знали, что такое mors nigra, Черная Смерть, все знали как следует бороться с Черной Смертью. Принцип был простой, правило было одно и гласило: fuge, беги. Все – торговцы, прохожие, служащие, военизированный отряд епископа, Нос, фон Гунт – бросились панически бежать, сбивая и топча друг друга. Соляная площадь опустела за одну секунду.
Остался лишь Рейневан. Медик. Склонившись на коленях над зараженной. Он пытался разжать ей губы, облегчить, удалить блокирующие горло слизь и сгустки. «От этого нет никаких заклятий, никаких чар, никакого амулета. Никакая магия не лечит и не предохраняет от заражения лёгочной формой чумы… Ведь это же легочная форма, без сомнения, проявления классические, хотя… У неё нет лихорадки… Холодный лоб… И тело… Груди… Возможно ли это? Что-то здесь не так…
Женщина с обычным лицом отодвинула его руку.
– Вместо того, чтобы меня лапать, – промолвила она спокойно и выразительно, – ты бы бежал, глупышка несчастный. Быстро. Прежде, чем они спохватятся, что это был розыгрыш.
Он не заставлял повторять два раза.
* * *
Если бы он решился удирать из Вроцлава как был, пешком, в одном тонком кафтане на плечах, ему бы это удалось. В городе переполох и сумятица, побег имел вполне порядочные шансы на успех. Но Рейневану было жаль своего добра и полученного в подарок от Дзержки де Вирсинг гнедого иноходца. Он оказался неспособным к тому, чтобы не моргнув глазом без малейшего сожаления бросить материальные блага. Короче говоря, погубил его материализм. Как и многих до него. Сцапали его в конюшне. Набросились в тот момент, когда он седлал коня. О сопротивлении не могло быть и речи. Было их слишком много, с таким же успехом можно было пытаться победить сторукого Бриарея.[42] В легко предвиденном финале у Рейневана был мешок на голове и путы на руках и ногах. Потом его подняли и словно куль бросили на телегу. И привалили чем-то мягким и тяжелым, наверное тряпьем.
Щелкнул кнут, скрипнули оси, воз подскочил и покатился по вымощенной булыжником улице. Приваленный кучей тряпья Рейневан ругался и кусал себе локти.
Начиналась путешествие в неизвестное.
в которой подтверждается поговорка и получается, что мир, действительно, тесен – ибо на каждом шагу Рейневан натыкается на знакомых.
Телега, на которой его везли, подпрыгивала и качалась на выбоинах, скрипя при этом так, словно вотвот развалится. Рейневан, который сначала придавившую его и едва позволяющую дышать кучу тряпок и колючей рогожи воспринимал как пытку и вовсю материл тех, кто это сделал, очень быстро поменял мнение. Будучи обездвиженным под кучей, он не бился о борта бешено мчащего экипажа, чувствовал и слышал грохот других предметов, наверное бочек и лесниц, которые беспорядочно летали внутри, то и дело перекачиваясь через него. Езда, впрочем, была такая, что даже в коконе тряпья зубы на выбоинах щелкали и звенели.
Сколько длилась эта дикая гонка оценить было трудно. В любом случае долго.
Его вытащили из-под тряпок, не церемонясь, бросили с воза на землю. Или скорее в болото, потому что одежда мгновенно начала промокать. Почти в то же мгновение его также бесцеремонно подняли, рывком сорвали с головы мешок. От толчка он ударился спиной о колесо.
Они были в овраге, на склонах еще белел снег. Однако в воздухе уже пахло весной.
– Невредим? – спросил кто-то. – Цел?
– Да видно же, что цел. Ведь на собственных ногах стоит. Давайте грошики, как договаривались.
Люди, которые его окружали, были разными. С первого взгляда их можно было разделить на две группы, даже две категории. Одних сразу можно было квалифицировать как городских преступников и потрошителей карманов, повес из банд и шаек, которые сильно терроризировали вроцлавскую окраину. Именно они, вне всякого сомнения, схватили его в конюшне и вывезли из города на телеге. С тем, чтобы сейчас передать его другим. Тоже бандитам, но как бы другого класса. Наемникам.
На дальнейший анализ не хватило времени. Его схватили, усадили на коня, привязали запястья к луке седла, дополнительно связав плечи дважды протянутой под мышками веревкой. Концы веревки взяли два всадника, один справа, второй слева. Другие плотно их окружили. Кони фыркали и топали. Кто-то толкнул его в спину чем-то твердым.
– Трогаем, – услышал он. – Только без глупостей. А то получишь по морде.
Голос показался ему знакомым.
Они обходили города и селения дугой, однако не настолько широкой, чтобы Рейневан не смог сориентироваться на местности. Он знал ее настолько хорошо, что узнал колокольню церкви Святого Флориана в епископском Вьянзове. То есть везли его ниским трактом прямо на юг. Не похоже, чтобы Ниса была целью поездки, относительно дальнейшего маршрута возможностей было предостаточно: из Нисы выходило в разных направлениях пять дорог, не считая той, по которой они ехали.
– Куда вы меня везете?
– Закрой рот.
За Нисой остановились, чтобы переночевать. А Рейневан узнал знакомого.
* * *
– Пашко? Пашко Рымбаба?
Наемник, который принес ему хлеб и воду, замер. Наклонился. Сгреб светлые волосы со лба и глаз. И открыл рот.
– Клянусь честью, – вздохнул он. – Рейнмар? Это ты? Ха! То-то мне твоя рожа показалась знакомой… Но ты изменился, изменился… Узнать трудно…
