Я цитирую этот фрагмент из работы Лапласа, чтобы проиллюстрировать состояние расщепления личности, разумеется, не этого ученого, который признан гением, сумевшим довести ньютонову систему до совершенства, но тех, кто ныне, в течение почти двухсот лет, предпочитают волшебную сказку о земле обетованной потрясающим свидетельствам о пережитой землей катастрофе.
На двухгодичной сессии Американского философского общества, проводившейся в университете Нотр-Дам в Индиане 2 ноября 1974 года, я говорил о стремлении науки знать и о столь же сильном желании не знать. Со времен Аристотеля в классическую эпоху и Лапласа в эпоху современную научная тактика диктует познание только до определенного предела – не более того.
До какой степени страх понять, что мы движемся на аварийном корабле, господствует над мышлением современных ученых, можно проиллюстрировать на нескольких примерах.
Чарлз Дарвин, будучи начинающим натуралистом, посетил Южную Америку. Это была его самая долгая остановка в ходе кругосветного путешествия на корабле «Бигль». Он записал в своем путевом дневнике (я уже цитировал этот фрагмент в своей книге «Земля в перевороте»): «Невозможно осмыслить изменившееся состояние американского континента без глубочайшего изумления. Когда то он должен был быть населен огромными чудовищами: теперь же мы видим просто пигмеев в сравнении с предшествующими, родственными видами».
Он продолжал: «Большая часть этих исчезнувших четвероногих, если не все, жили в довольно позднем периоде и были современниками большинства существующих морских ракушек. С того" времени, как они жили, не могло произойти значительных изменений в форме земли. Тогда почему исчезло столько видов и даже целых родов? Сначала разум тут же торопится уверовать в какую-нибудь грандиозную катастрофу. Но чтобы таким образом уничтожить животных, больших и малых, в Южной Патагонии, в Бразилии, в Перуанских Кордильерах, в Северной Америке вплоть до Берингова пролива, мы должны были бы встряхнуть весь земной каркас» (курсив наш).
_ Дарвин не знал ответа и писал: «Вряд ли могло бы произойти такое изменение температуры, которое бы примерно в одно и то же время уничтожило бы обитателей тропических, умеренных и арктических широт в обоих земных полушариях». Вовсе не человек выступил в роли этого разрушителя. И если бы далее он нападал на больших животных, то был ли он причиной, спрашивает Дарвин, исчезновения «множества ископаемых мышей и других мелких четвероногих…?» Дарвин сделал вывод: «Нет сомнений, что ни один факт в долгой истории мира не является столь поразительным, как повсеместное и повторяющееся уничтожение ее обитателей»1.
После того, что он увидел в Южной Америке, Дарвин не мог не прийти к идее катастрофизма. К этой информации он вышел не путем простого чтения: он увидел сами останки жертв катастроф, не в музеях, а т ейи, в пампасах и на склонах Анд. Такой опыт впечатляет больше, чем книжная информация. Однако два десятилетия спустя Дарвин проявил непоследовательность, приписав все изменения в животном мире очень медленной эволюции в ходе борьбы за существование, и с помощью пространных рассуждений он попытался доказать, что Земля подвергалась постоянной эволюции, сохраняя свое непрерывное вращение, поскольку идея сотрясения всего земного шара была за пределами его восприятия. Но он видел этих животных, их расколотые кости, сваленные в самом причудливом соседстве: гигантские ленивцы и мастодонты вместе с птицами и мышами. Он должен был позабыть эти картины бедствия, чтобы изобрести теорию мирной земли, несокрушимой в своей цельности, земли, населенной видами, ведущими борьбу за существование и использующими различные счастливые случайности – видами, каждый из которых произошел от немногих одноклеточных организмов, как будто простое соревнование («выживание сильнейших») могло произвести от одного и того же животного предка и крылатую птицу, и ползучую змею, и сороконожку, и человека. С нашими нынешними познаниями явлений трансмутации элементов и биологических мутаций, которые происходят при экстремальных условиях, термических или радиоактивных, нам уже нет нужды разделять теорию, согласно кото-рои долгие эры борьбы за существование позволили наземным животным отрастить крылья и утверждающей происхождение всей земной популяции, населяющей землю, воздух и море от какого-то общего предка. Но какова бы ни была природа эволюции – в свое время Дарвину не мог знать о феномене мутаций – факт уничтожения множества родов и видов был ему известен, и он"не мог обойти его молчанием в своей работе «Происхождение видов». Он писал: «Исчезновение видов облечено неразгаданной тайной… Никто больше меня не изумлялся этому исчезновению». Но потом он попробовал найти объяснение в «обширных временных интервалах между нашими последовательными (геологическими) формациями; и в интервалы могло происходить постепенное уничтожение видов».
Этот аргумент, подразумевающий некие лакуны в геологических эпохах, без которых нельзя было бы обнаружить феномен постепенного уничтожения «неприспособленных» видов, не помогает объяснить обнаруженные гекатомбы животных, и не только исчезнувших видов, но перемешанные с еще существующими формами, которые также погребены в момент одного и того же природного катаклизма. Эти останки оказались погребенными вместе только в результате физического воздействия, без участия каких-либо геологических процессов. О грудах погибших животных в Южной Америке и по всему миру было хорошо известно во времена Дарвина: Альфред Рассел Улисс, который одновременно с Дарвином обнародовал теорию естественного отбора, в полном недоумении обратил внимание научной общественности на холмы Сивалик у подножий Гималаев: на протяжении нескольких сот миль они были буквально усеяны костями животных.
Можно строить гипотезы относительно того, чего не видел, как, например, гипотеза геологических лакун, составляющая фундамент всей работы «О происхождении видов». Но в отношении того, что действительно увидено, т. е; свидетельств грандиозных катаклизмов, погрешности геологических сведений никак не могут стать объяснением.
Христианская церковь утверждает, что у животных нет души и что непроходимая пропасть существует между миром людей и животных. Когда Дарвин разрушил ощущение абсолютной границы между человеком и животным, он подорвал веру в то, что душа отделяется и живет после смерти. Таким образом, Дарвин сокрушил гордыню человека, убежденного в своем особом происхождении и уникальности. Но был и еще один аспект в дарвиновской теории, без которого оппозиция его учению была бы гораздо более резкой и продолжительной, – это чувство безопасности в связи с мирной историей нашей планеты, приюта человека: никаких катастрофических событий на всем протяжении прошлого и в будущем. Ради такой уверенности человек был готов расстаться с идеей собственной исключительности и согласиться считать себя одним из представителей животного мира. Это не требовало от него отказа от своего статуса как первостепенного, от возможности использовать и даже съедать любого из своих животных сородичей, независимо от того положения, которое он занимал на шкале эволюции. Ему не требовалось церемониться с лошадьми или приматами: даже его собственные самки не имели избирательных прав. Это было подобно тому, как генеалогический список, считавшийся подлинным, в действительности таковым не оказался, и предполагаемое знатное происхождение не подтвердилось высоким рангом предков: в жилах приматов явно не текла голубая кровь. Такое разочарование вызвало иронический вопрос епископа Сэмюэла Уиберфорса, адресованный Томасу Хаксли во время их известной встречи: «…при участии своего дедушки или своей бабушки вы произошли от обезьяны?»
Итак, человеку была предоставлена возможность отдать свое божественное происхождение в обмен на безопасность собственного приюта. Дарвин понимал, какой жертвы он требует и какую гарантию душевного спокойствия он предлагает. Кто заботится о прошлом, если в будущем его ждет костер? Дарвин пояснил все это на последней странице своей книге «Происхождение видов»: «Поскольку все существующие формы жизни являются прямыми потомками тех, что существовали задолго до кембрийской эры, мы можем четко ощущать, что прямая последовательность поколений никогда не нарушалась и что ни одна катастрофа не уничтожала всего живого. Поэтому мы можем смотреть вперед с некоторой верой в долгое и безопасное будущее».
Дарвин закончил книгу «Происхождение видов» следующими словами: «Есть определенное величие в таком взгляде на жизнь, с ее возможностями, которые Творец первоначально вдохнул в несколько жизненных форм или всего в одну. И пока эта планета вращалась, повинуясь точным законам гравитации, из простейших форм развились самые прекрасные и удивительные»,
