Лилия подхватилась пододвинуть стул, потому как казалась, что гостья вот-вот рассыплется, но была остановлена властным движением руки.
— Оставь нас, — голос был под стать. Скрипучий, как те ворота на заднем дворе царского гостевого дома, что открывались для телег с добром.
— Я платок постирать, — подруга перевела взгляд на Стеллу. Та только успела кивнуть.
От старухи пахло. Не сказать, что неприятно, но был тот запах каким-то густым, резким: словно кто-то невидимый глубоко в дерн вонзил лопату, и откинул пласт черной, жирной земли. Туда же примешивались ароматы еловой смолы и меда.
— Встань! — приказала монахиня, и царевна, так и не нащупав ногой башмаки, поднялась, вздрогнув от холода стылого пола. Под пристальным взглядом она чувствовала себя неуютно: сразу вспомнились и испачканная рубашка, и подтеки молока на шее, и свалявшиеся волосы. Стелла одернула ворот, провела ладонью по голове и робко улыбнулась.
— И откуда же в тощем теле такая силища? — старуха цокнула языком и пошла по кругу, внимательно рассматривая и виднеющиеся из-под короткой рубахи острые коленки, и торчащие лопатки, и косу, которую небрежно перекинули на спину.
— Какая, бабушка, силища? — переспросила Стелла, поворачивая голову, чтобы заглянуть в черные впадины, где прятались глаза гостьи.
— Мертвых поднимать, — коротко ответила монахиня и неожиданно рассмеялась. Каркающие звуки мало походили на смех, скорее на кашель. Отсмеявшись, старуха вытерла сухонькой ладонью слезящиеся глаза и, наконец, села. — Что? Не ожидала? Это тебе не девок в деревне обнимать, у которых чиряк на носу выскочил.
— А откуда вы знаете?.. Ах, да, настоятельница рассказала.
Был такой случай, был. Бежали они ватагой по околице, торопились к кукурузному полю, где спелые початки свои рыжие косы на ветру сушили, но плачь, донесшийся откуда-то из-за куста, заставил Стеллу остановиться. На скамеечке, скрытой от взора, сидела сестра одного из «грабителей». Любимый вот-вот заявится со свахой, а тут на тебе, прыщ на весь нос! Пожалела невесту царевна, прижала к себе, погладила по голове, да посоветовала в холодной воде умыться, приговаривая: «Хвороба уходи, красота вернись».
Девка, как назвала ее старуха, поверила, тут же побежала к рукомойнику. Через братца потом передала скатерку, собственноручно расшитую узорами по кайме. Царевне было приятно.
— Так та монахиня не умерла? — конечно же, Стелла помнила, где провела ночь, но рассказывать соседке о том, что из-за ее объятий человек испустил дух, побоялась. Да и вообще, как она уже усвоила, о своем даре лучше помалкивать.
— Нет, не умерла, — старуха скрестила ладони на набалдашнике клюки. — Мало того, умирать передумала. Передала тебе, что через недельку-другую, как в силу войдет, сама придет благодарить. Ты, девонька, умница.
Как-то сразу отпустило.
Стелла была бессовестно счастлива. Впервые, не считая того прыща на носу невесты, ее хвалили.
— Бабушка…
— Называй меня сестрой Даруней, — перебила монахиня.
— Сестра Даруня, а вы знаете, кто я? — и вовсе Стелла не допытывалась, знает ли старушка, что перед ней стоит особа царских кровей. Ей до колотья за грудиной хотелось узнать, кем ее сделал доставшийся от матери дар: монстром, мучающим болью, или избавителем от порчи.
— Конечно, знаю. Сегодняшняя ночь показала, что ты целительница, каких свет не видывал. Только даром своим распоряжаешься плохо, не рачительно, а потому иссушиваешь себя чуть ли не до донышка.
— А как бы научиться рачительности?
— Сестра Светица и научит. Та самая, что нынешней ночью ожила. Она тоже из целителей.
— Так почему себя не исцелила? Почему до смерти довела? — царевне вот ни разу не приходилось болеть. — Разве что… — тут она вспомнила о шраме на коленке. Рана затянулась быстро, но след от нее остался.
— Тут, девонька, нужно научиться различать, что есть чернота в теле человеческом: то ли болезнь его разрушает, то ли плохие мысли и поступки. Злость, зависть — они ведь не лечатся. Затаятся до поры до времени, потом вновь змеями клубиться начинают. А для вас, целителей, вытаскивающих пороки вместе с болезнью, они губительны. Свой след оставляют. И когда сосуд переполняется, смерть тут же вырастает у порога.
После слов монахини Стелле стало не по себе. Она точно наяву видела, как за закрытой дверью топчется Смерть и ждет — не дождется, когда ее, царевны, сосуд наполнится чужими грехами.
— А чего это ты побледнела?
— Так я, считай, все пороки из сестры Светицы повытягивала? — Стелла прислушалась к себе. Вроде и сердце бьется не как обычно, да тошнота вновь подкатывает. Вспомнилось, что и мачеху доброй женщиной назвать нельзя, а она ее ужас как сильно обнимала. — Неужели я сама черной-пречерной изнутри стала?
Старуха вновь рассмеялась. Закашлялась, прижала кулак ко рту.
— Пока ты дите, не липнет к тебе ни злоба, ни зависть, а потому ты чиста. А вот как в возраст войдешь, то… — монахиня замолчала. Медленно поднялась со стула и пошаркала на неразгибающихся ногах к двери.
— Что? — выдохнула царевна ей в спину.
— К тому времени научишься различать, — отмахнулась сестра Даруня. — Пойду я. Тяжко мне рядом с твоей силой. Давит.
— Постойте, бабушка! Дайте я вас обниму. Если уж я целительница, то почему бы не помочь вам в вашей немочи?
— От старости спасения нет. Она же не болезнь. Всему свой черед. Жизнь и смерть как две сестры, что помогают появиться на свет и вовремя уйти. Ну, обнимешь ты меня, на время полегчает, а дальше-то что? Будешь хвостом за мной ходить и каждый раз, как мои суставы заскрипят, примешься обниматься да к жизни возвращать? Нет, девонька, у тебя другое предназначение. А со мной морока одна. Вот если бы было у меня Кольцо Жизни, которое надел и никого более не тревожишь, тогда дело иное. Но и оно в старости лишь временное облегчение дает.
— Ой, знаю я такое кольцо. Батюшка рассказывал, что благодаря ему после нападения волков выжил. Мамка отдала, выхаживая, иначе умер бы…
— Наслышана я о той печальной истории и не понимаю, зачем делать такой подарок человеку, не знающему благодарности? Сама ведь в родах умерла, тебя произведя на свет.
— Она любила, потому и отдала колечко. Я так думаю, — царевна потупилась. Ей неприятно было слышать, как отца ругают. Смущало еще, что старая монахиня всю подноготную царской семьи знает. Наверняка Мякинина работа.
— А почему же он столь драгоценный подарок не вернул? — продолжала допытываться старушка, хотя уже распахнула двери, чтобы уйти.
— Так отец не знал, что мамино кольцо непростое, пока на него один заезжий иноземец не указал. Думал, на память дали, — нашла оправдание Стелла. Даже полегчало немного, когда монахиня, принимая эту правду, понимающе кивнула.
Даруня смягчилась в лице.
— А ведаешь ли ты, Луна, что то Кольцо Жизни прежде в монастыре хранилось? И остальные, что по миру разошлись, здесь были сотворены? Пелена Смерти, Белый камень, помогающий младенчикам, браслет перемещения, что был назван неблагозвучным именем Червь — все они рукотворные чудеса Мятущихся Душ.
— У вас здесь такие сильные маги живут?
— Жили. Тем кольцам-браслетам почти тысячу лет. И думается мне, что пришло время новым чудесам на свет явиться.
Царевна не успела задать вопрос, с чего вдруг такие мысли посетили старую женщину. Она сама ответила, погладив Стеллу по плечу:
— Ты одна из тех магов, детонька. Ты не просто целительница, ты — Жизнь Возвращающая.
* * *
— Ты видела, — настоятельница стояла у окна и наблюдала, как птицы ловко склевывают ягоды рябины, — у дверей Луны Змей вьется?
— Тянет его к ней, — поддакнула Добря, пытаясь оттереть с мизинца чернильное пятно. — А как иначе? Пальцы должны собраться в кулак. И насчет Лозы я не сомневаюсь. Вчера за завтраком глаз от нее отвести не мог.
— То-то и оно, — вздохнула Мякиня, возвращаясь к столу. Села в кресло, пододвинула книгу, в которой только им двум и были видны записи. — Печалит меня то, что «рожденного от брата с сестрой» среди наших воспитанников нет. Надо дальше искать.
