— Вы привыкли есть хлеб, который заработали трудом. Праздной жизнью вы сами жить долго не захотите.
— Допустим. Тогда можно узнать, чем я могу отблагодарить вас за гостеприимство?
— Для начала — напишите статью о будущем. Не о технике, просто будущей о жизни в вашей Ар-Эф. Никакой пропаганды, пишите одну правду. Я же знаю, в какой декадентский капитализм вы попали. Напишите о расслоении общества, о низких зарплатах большинства, которых хватает лишь на самое скромное существование, и задержках ее выплаты, о разрушении науки, образования и промышленности, о кровавых беспорядках в республиках бывшего Союза и ужасных актах терроризма. Ведь все это — правда, и вы лучше меня об этом знаете. Все это будет опубликовано в журнале "Общественное правосудие". Кстати, недавно федеральным служащим стали выдавать целевую компенсацию для подписки на этот журнал.
— А не проще ли было обязать их подписаться?
— Во-первых, это коммунизм, ибо нарушит право собственности на заработанные деньги, во-вторых, это глупо, ибо тогда все просто возненавидят журнал и то, что там написано. Ваша комната наверху, там есть пишущая машинка с русским шрифтом. Рэнкин переведет, он остается здесь. Мне пора отбывать по своим делам; если захотите меня видеть, сообщите Рэнкину. Еще раз повторяю: вы здесь мой гость.
Комната на втором этаже оказалась обставленной хоть и без роскоши, но с комфортом, и своей рациональностью напомнила Виктору СССР второй реальности; в глаза лишь бросалась старая, как на профессорских дачах из довоенных фильмов, мебель, и висевший над двуспальной деревянной кроватью вместо распятия раскрашенный портрет Сталина, где аккуратным фотомонтажом костюм был заменен на английский полувоенный френч. Видимо, в словах первого контактера что-то поняли слишком буквально. Из раскрытого окна доносился разговор сидевших в саду охранников с дробовиками. На столе действительно стоял футлар с пишущей машинкой, ну и, конечно, на тумбочке стоял компактный пятиламповый приемник. Еще письменный стол украшала ваза с букетом роз.
— Чего-нибудь не хватает? — услужливо спросил сопровождавший его Рэнкин.
— Нет, спасибо, самое настоящее американское госпиталити. Я собираюсь сейчас попробовать осмыслить материал для статьи. Пребывание в вашей стране дало мне массу новых идей, надо это все попытаться привести в порядок.
— Тогда я не стану вам мешать, — произнес Рэнкин и исчез за дверью.
Было самое время подумать над ситуацией.
"Интересно, как бы действовал на моем месте советский разведчик? Наверное, что-то сразу придумал, его же специально долго готовили, а не так, как меня. А тут даже и про этого Кофлина ничего не сказали. Может быть, надеялись на то, что в будущем я лучше про него знаю?"
Виктор нагнулся к букету и понюхал золотистую чайную розу. Она почти не пахла; казалось, запах был был спрятан в глубине цветка.
"Попробуем дойти логикой… Во-первых, почему этот пастор, судя по всему, местный агитпроп, крутит президентской охраной? А на самом деле это просто: немцы именно через него сообщили о покушении на Лонга, вот Главрыба и дал ему карты в руки насчет безопасности своего тела. Он же его спас, вот и — в знак благодарности. Это ничего, что он раньше в спецслужбе не был. Мало ли какое ведомство под кого суют по личным связям с боссом."
"Так, а вот, тут могут быть микрофоны в отдушине" — подумал он спустя минуту. "А включим-ка мы приемник. Путь пишут: слушает приемник…"
Покрутив ручку настройки, он поймал Берлин, который в этот час вместо речей фюрера передавал романтическое оркестровое танго. Пусть пишут: слушает Берлин.
"А пастор сам какой-то странный. То кричит "Хайль Гитлер!", то вдруг приглашает евреев и атеистов под свои знамена, что Гитлер бы не одобрил. Кстати, Гитлер католиков не очень-то уважал, помнится, хоть и не преследовал. Чего ж у них общего-то? Теория заговора? Он в нее верит или так, использует, чтобы Даллеса свалить? И вообще что же наш политпрос-то советский так слабо про этого Кофлина, а?"
Виктор попытался вспомнить, что он еще когда-либо читал про эту фигуру; выяснилось, что пастора упоминал только Синклер-Льюис, да еще был эпизод в какой-то вышедшей недавно книжке, художественной, названия которой Виктор не помнил. Там к этому пастору подходит негритянка и просит исповедовать умирающего отца а он ей так сказал еще, типа, нечего мне делать, кроме как к старому негру ходить.
"А ведь Кофлин не мог так сказать!" — вдруг мелькнуло у него в голове. "У них же эти, афроамериканцы, которые еще не афроамериканцы — стратегический электорат. Что он, дурак, что ли, компромат на себя делать? И что же выходит? Как минимум, автор написал по ангажированным источникам. А вот о том, что он банкиров хотел прижать — ни слова. Почему? Наверное, потому, что был против коммунистов. А почему он был против? Потому, что видел в них посягательство на любую собственность, наверное. Защищал же он священное право тратить свои, кровные, заработанные, по своей воле, без всяких там займов и взносов в общества. И вот это, кстати, в Союзе приняли бы очень даже близко… Что дальше? Получал информацию из германского министерства пропаганды. А тут еще, оказывается, и от спецслужб получал. И как же это все уживается? Католицизм, патриотизм, создание среднего слоя, на которую опирается демократия, и тут же Гитлер с Геббельсом?"
И тут Виктора внезапно осенило предположение, что Кофлин просто боится развала Америки.
А если кто-то чего-то боится, значит, им можно манипулировать.
"Получается, что Даллес должен видеть в Кофлине германского агента влияния, которым манипулируют, играя на страхе кризиса, ну и коммунизма тоже. А Кофлин должен видеть в Даллесе-младшем агента влияния банкиров, продвинутого во власть на их деньгах. Великолепно. Главное, в методах борьбы они не будут стесняться. Особенно сейчас, когда им бросили такую кость. Может, у Сталина была двойная комбинация? Надавить на Гитлера угрозой от Лонга, и тут же заставить верхушку Лонга передраться, чтобы задержать создание бомбы? Это объясняет, почему меня оставили здесь."
Солнце клонилось к закату. Мечтательные немецкие танго создавали с заходящим солнцем, жарким сухим ветром из приоткрытого окна и запахом роз некое трогательное единство. Хотелось жить только этими минутами, пить их неторопливо, как марочное вино, отдаваясь их вкусу, и не думать, что будет дальше. Впереди пока ничего хорошего не просматривалось.
"И, кстати, пастор переводчика-мужика оставил, а здесь практически все спецслужбы пытаются установить влияние на контактера через интим. Пастору религия запрещает подсылать женщину или у него неправильная информация?"
