В незастекленное окно дул холодный ветер, снаружи было черно.
— Может быть, развести костер? — Аш пыталась объясниться со слугами. Их было пять или шесть, разного пола. Они говорили на карфагенском готском — быстро, гортанно. Ох уж этот неразборчивый местный говор! Аш вспомнила все известные ей слова, обозначающие огонь; но рабы тупо смотрели на нее, все, кроме одной.
Это была крупная светловолосая женщина в железном ошейнике, завернутая в шерстяные одеяла, стянутые поясом. Она покачала головой и что-то отрывисто проговорила. Малорослый, быстрый в движениях, юнец ответил ей: похоже, это был протест. Он посмотрел на Аш темными глазами, окруженными множеством гусиных лапок.
— Нельзя ли мне побольше одежды? — Аш сжала в кулаках изношенную льняную ночную сорочку, которую ей бросила банщица, и растянула ткань руками. — Побольше — теплой — одежды?
Ей ответила девочка, которая прислуживала Леофрику:
— Это в честь чего же? У нас ведь нет.
Аш медленно обвела глазами всех этих людей, откровенно рассматривавших ее. На всех, кроме девочки, были грубые тканые одеяла в полоску; эти изделия из шерсти накидывают на тюфяк в зимнее время года. Одеяла были обмотаны вокруг тел, на ногах — ничего, они так и ходили босиком по мозаичным плитам пола. На девочке-прислужнице была только тонкая льняная туника.
— Вот, — Аш стащила с тюфяка полосатое шерстяное одеяло и накинула на плечи ребенка. И закрепила его аккуратным узлом под рукой. — Бери. Поняла? Это тебе.
Девочка взглянула на крупную женщину. Подумав секунду, та кивнула. Насупленное выражение ее лица сменилось волнением, смущением.
Аш подсунула пальцы под свой железный ошейник, приподняла его, давая шее отдохнуть от его тяжести, и сказала:
— Я — такая же, как вы. Точно как вы. Со мной тоже могут сделать все, что хотят.
— Рабыня? — быстро спросила женщина.
— Да. — Аш пересекла комнату и подтянулась на руках, выглядывая через окно в каменной стене. На красном граните окна, на железных перекладинах сверкал иней. Ничего не было видно: ни крыш, ни моря, ни звезд — одна тьма.
— Холодно, — сказала Аш. Она ухмыльнулась рабам, подчеркнуто стала хлопать себя руками по бокам, дула на пальцы. — Каждый раз, как господин Леофрик садится, его жопа мерзнет ровно так же, как у нас!
Девочка засмеялась. Молодой человек с тонким лицом улыбнулся. На лице крупной женщины появился испуг, она покачала головой и подняла кверху большой палец, приказывая домашним рабам уходить. Парнишка с тонким лицом и девочка медлили.
— Что там внизу? — Аш согнула руку и подняла ее кверху, потом опустила вниз, подчеркнутым жестом изображая движение из окна и под окно. — Что там?
Он произнес слово, ей непонятное.
— Что? — нахмурилась Аш.
— Вода.
— Как далеко? Как — далеко — внизу?
Он пожал плечами, развел руками, печально улыбаясь:
— Внизу вода. Далеко. Долго… А-а… — Он звуком изобразил отвращение, потом постучал пальцем себя по груди с таким видом, как будто он был уверен, что наконец-то его поймут: — Леовигильд.
— Аш, — Аш прикоснулась к своей груди. Указала на девочку и вопросительно подняла брови.
— Виоланта, — девочка подняла на нее глаза, оторвавшись от созерцания своего нового одеяния.
— Отлично, — дружески улыбнулась Аш. Она уселась на тюфяк, подобрав мерзнущие ноги под полу ночной сорочки.
От холода в воздухе клубился пар ее дыхания. — Ну, расскажите мне про этот дом.
Когда принесли поесть, она разделила еду с Леовигильдом и Виолантой. У девочки заблестели глаза, лицо раскраснелось, она ела с жадностью и болтала, половина слов была непонятна; по мере возможности она переводила слова молодого человека.
Аш росла в военном лагере и знала, что слуги бывают повсюду и знают все обо всех. И во время этих бесед в камере, холод в которой немного уменьшился, когда пришла крупная женщина и принесла с собой два изношенных шерстяных одеяла, Аш начала понемногу представлять себе домашний уклад дома амира; как протекает жизнь в Цитадели, изрытой многочисленными комнатами, где проживают рабы, свободнорожденные и амир.
В те часы, когда ей полагалось спать, голод заставлял ее бодрствовать — на ее счастье. Она стояла под прорезанной в камне амбразурой и глядела вверх из окна. Когда ее глаза привыкли видеть в темноте, она заметила яркие точки: созвездия Козерога и Южной Рыбы со своим Фомальгаутом. Морозная пронизывающе холодная ночь — и летние созвездия.
«И нет луны, — подумала она, — но сейчас должна быть тень луны; я дней не считала…»
Она провела рукой по стене, нащупывая путь к тюфяку, и уселась, ощупью отыскав одеяла. Завернулась в них. Скрестила руки на животе. Дрожала всем телом. Но только от холода.
Скажем, у меня три дня. Может быть, четыре или пять, но будем ориентироваться на три: если я не выберусь отсюда за три дня, я погибну.
За стальной дверью что-то проговорил мужской голос, но слишком неразборчиво, слов не разобрать. Вдруг у Аш затряслись руки. Она запихнула лист бумаги и кусочек угля в лиф своей сорочки.
В дверях повернулся ключ.
Держа руку на плоской металлической двери, она почувствовала, как работает механизм, железные засовы перемещались между двумя стальными пластинами. Из предостережения она отступила в крошечную комнатку.
— Вернусь через час, — прозвучал из коридора голос арифа Альдерика, но обращены эти слова были не к ней. В его голосе звучало сочувствие — необыкновенное для этого человека. В глаза Аш ударил немигающий луч тусклого света из светильника над дверью. Аш заморгала, стараясь рассмотреть, кто это входит.
Страх прежде всего действует на желудок. Аш, не раз воевавшая, знала это ощущение, когда начинают двигаться кишки внутри живота и мгновенно чувствуешь себя неуютно, и в итоге определила, что это страх.
— О, простите, я думал… — произнес по-немецки густой мужской голос и тут же смолк.
В дверях стоял человек в коричневом шерстяном плаще поверх зеленой рясы священника с рукавами в разрезах, с подкладкой из меха куницы. Возможно, из-за громоздкого плаща его тело казалось слишком крупным для такой маленькой головы. Аш сделала шаг вперед, думая: «Нет, у него лицо более худое», — и рассматривая, как глубокие морщины пролегают вниз от уголков рта; борода не скрывала их. Хрупкие веки плотно облегали глазные яблоки и подчеркивали впалость глазниц. Все лицо как бы опало, кожа обтягивала кости черепа. Священник выглядит старым.
— Годфри!
— Я вас не знаю!
— Ты похудел, — нахмурилась она.
— Я вас не знаю, — с удивлением повторил Годфри Максимиллиан.
Стальная дверь захлопнулась. От шума задвигаемых засовов долгую минуту нельзя было произнести ни слова. Аш бессознательно разглаживала голубой шерстяной лиф и куртку, надетые поверх рубашки, и одну руку подняла к своим стриженым волосам.
