И одновременно с этим на задворках сознания мелькало, что ее Андрей (она и боялась, и хотела назвать его своим, хотя бы в мыслях!), со всеми его странностями – не последний человек в таинственной пока крепости. Уважают его и побаиваются, к жене его относиться будут тоже с уважением, и за ним она будет воистину, как за каменной стеной.
Аринка отгоняла от себя такие недостойные, как ей казалось, мысли, но ничего поделать не могла, а потом вдруг вспомнила то, что говорил ей как-то покойный муж: «Расчет чувствам не помеха. Расчет чувства подкрепляет, но чувства расчет направляют. И не дай бог начать какое-то дело, если чувства с расчетом не в ладах – добра не жди».
«Как про меня нынешнюю Фома тогда сказал! Непростая мне любовь досталась, но другой теперь и не надобно… И расчет, и чувства – все на Андрее сходится… И все равно боязно…за себя, за него… за нас… Да что же это я? Когда это бабе жизнь легко давалась? Глядишь, и поможет мне Пресвятая Богородица. Богородица?… или… Лада? Кого мне за Андрея благодарить? Ой, да не важно… Главное – не дам я пропасть этому дару: приспособлюсь, себя переделаю, как надо будет, лишь бы с ним рядом остаться, а там… может, и пригодится бабкина наука да ее благословение».
Обоз тем временем шел и шел, переправился через Случь и миновал Княжий Погост. Наконец Илья, с которым Арина с тех пор частенько беседовала при каждом удобном случае, сообщил ей:
– Ну все, последняя ночевка. Завтра после полудня в Ратном будем.
Июль 1125 года. Село Ратное
Утром Гринька, как обычно, подошел к сестре:
– Арин, Михайла сказал, сегодня на ночь мы в Ратном остановимся, в усадьбе Корнея Агеича. Утром в церковь сходим, а после обеда уже в крепость двинемся. Там и будем окончательно на житье устраиваться. Так что завтра, считай, на место прибудем.
Хоть и понимала Арина, уезжая из родного села, что прежняя жизнь ушла безвозвратно, но только сейчас осознала окончательно – все, пути назад нет. Новую начинать надобно.
До этого она думала все больше об Андрее. Снова и снова возвращалась в мыслях к своей просьбе об опекунстве, переживала насчет правильности такого решения, а главное, терзалась вопросом: почему он согласился? То ли из одного чувства долга, то ли ухватился за возможность получить семью – хоть таким способом, то ли… Свои надежды она и про себя не решалась проговорить.
А вот теперь к ней пришли другие сомнения и переживания: каково им на новом месте будет? Как-то их в Ратном встретят, как на нее – чужачку, под влиянием мгновенного порыва напросившуюся в подопечные к члену рода Лисовинов, посмотрит глава этого рода – суровый и властный Корней Агеич? И дело даже не в его доброй или злой воле: к чужакам везде настороженно относятся, потому как непонятно – пользу или вред принесут они роду. А ведь всяко еще обернуться может. Примут ли их в общину или прогонят прочь, а если примут, то кем, на каких условиях? Одиночке не выжить – это она знала твердо, так что хочешь – не хочешь, а приспосабливаться к новой жизни ей придется, если не ради себя, то ради своих близких. И… ради Андрея.
«Только бы не прогнали, только бы приняли, а уж я из себя вон вывернусь, но стану для них своей, докажу, что не будет от меня вреда, а польза быть может!»
С этими мыслями она и въехала в широко открытые по случаю их прибытия ворота в высоком тыне, окружающем сгрудившееся на пригорке у реки то самое, удивительное и пока непонятное ей воинское поселение – Ратное.
Пока обоз продвигался к центру села, Аринка, сидя в телеге с девчонками, с любопытством осматривалась вокруг.
Село как село – побольше, чем Дубравное, но обособленнее, что ли. Чувствуется, тут люди живут более закрыто, своим обычаем и порядком. Да и чужие, наверное, редко здесь появляются – уж очень далеко от проезжих путей. Оттого и тын вокруг села высокий, словно его обитатели всегда готовы обороняться, неважно от чего или кого. Но в остальном – ничего особенного. Дома за крепкими высокими заборами приземистые, основательные, словно они, как и хозяева, настороже и в любой момент готовы защищаться от чужих.
Бабы толпились возле колодца на самом въезде, встречали обоз, но смотрели издалека. По лицам некоторых заметно было, что узнали своих и рады их благополучному возвращению, но никто не подбегал к конным ратникам и телегам, не кидался на шею мужьям и сыновьям, не нарушал строгого воинского порядка, которому все здесь, похоже, так или иначе подчинено. Все терпеливо ждали, пока начальствующие позволят разойтись их родным по домам, тогда уж и поздороваться можно, как следует, а пока изредка кто-то из женщин, просияв лицом, как будто ненароком взмахивал рукой, но и только.
Аринку с сестренками в телеге, конечно же, заметили сразу: остальные были всем хорошо знакомы, а тут бабы с детишками, посторонние, явно чужие.
Первой на них обратила внимание какая-то тетка с любопытными быстрыми глазами, вытянутым, по-своему красивым лицом, но необъятными телесами. Она стояла впереди всех и жадно рассматривала приехавших, словно боялась пропустить или не заметить даже самую пустячную мелочь. Она не выискивала глазами в строю или на телегах никого из своих, просто шарила взглядом, умудряясь, кажется, одновременно держать в поле зрения весь обоз, и буквально лопалась от любопытства – вон, даже рот слегка приоткрыт. Когда она разглядела, наконец, телегу, где ехала Аринка, то вытянула шею и даже затопталась на месте от нетерпеливого любопытства. Оглядела Ульяну, деда Семена, девчонок, наконец, зацепила взглядом Аринку, да так и впилась в нее глазищами, казалось – сейчас дырку протрет. Потом пихнула локтем в бок свою соседку, быстро затараторила ей что-то на ухо, и та тоже уставилась на чужаков, а за ними – и прочие.
Ох и неласковыми были эти взгляды! Ну, иных Аринка и не ожидала – чужаков ласково не встречают, да и знала уже от Ильи, что здесь холостых мужей не хватает, а молодых вдов и девок в избытке. Еще одна молодая да красивая вдова вряд ли кого обрадует. Впрочем, мужские глаза говорили совсем иное: пусть и много баб в селе, да все равно новая, собой пригожая равнодушной никого не оставит. К тому же почти все здешние, как приметила Аринка, были светловолосыми, оттого и ресницы с бровями казались белесыми, лица смазанными. А ее темные косы, с рыжевато-красным оттенком (как батюшка посмеивался – гнедой масти), хоть и не видны из-под повоя, зато издалека бросались в глаза темные, будто нарисованные брови и такие же ресницы, словно тонким угольком очерчивающие синие глазищи в пол-лица.
Знала она, что красива, другое дело, что после смерти Фомы красота эта доставляла ей больше неприятностей, чем радости. Вот и здесь – будь она неприметной серенькой мышкой, не смотрели бы сейчас мужи так откровенно, но и бабы на нее уже заранее не злобились бы. С некоторой тревогой Аринка подумала: какова-то окажется боярыня Анна Павловна? А вдруг тоже так же ревнива, как ратнинские? Илья-то сказывал, что в Михайловском городке она всем заправляет…
