Боярин Ольстин Олексич улыбался, глядя на приближающихся бродников. Так улыбается из размытой весенним паводком могилы череп, приветствуя еще живущих.
– Мир тебе, воевода, – сказал черниговец.
– Здрав будь, боярин, – отозвался Свеневид, изрядно развеселившись от пожелания ковуя. – По добру ли доехали?
– По добру, – усмехнулся Ольстин Олексич, оценив ответную двусмысленность. – Надеюсь, что и с твоими воинами все в порядке?
– Что с ними будет, – равнодушно заметил Свеневид.
– Удалось ли… о чем договаривались?
– Могло быть иначе? В Степи слово держат.
– Значит…
– Значит – твое время, боярин! А мы поможем, раз уж дело выходит общим.
– Где Гзак?
– Будет Гзак. – Глаза бродника вспыхнули зеленым волчьим пламенем. – Когда настанет время – будет, не задержится!
– Вы разве не обмениваетесь гонцами?
– Нет, разумеется! К чему доверяться лишним людям? Не волнуйся, боярин, Гзак не подведет. Он заинтересован в успехе, быть может, больше всех. Меня волнует иное. Где войско Кончака, боярин? Хану, возможно, не понравятся перемены в судьбе любимой дочери, и мне не хотелось бы оказаться на пути отцовского гнева.
– Я не обмениваюсь гонцами с ханом Кончаком.
– А стоило бы… Что ж, боярин, к делу!
– Приступим.
Ковуй и бродник спрыгнули с коней на землю и принялись сооружать из травинок и веточек, попадавшихся под руку, примитивную, но вполне понятную карту окрестностей. При этом они говорили о чем-то, но голоса их звучали приглушенно, чтобы не расслышали даже свои.
Свой – он таков только до времени, пока чужой не перекупит. Свеневид и Ольстин знали это по собственному опыту.
Женщины у половцев, как и у многих кочевых народов, были равноправны и независимы, но обычай требовал, чтобы на пиршестве охотников и пастухов присутствовали только мужчины. Правило это нравилось далеко не всем, поскольку означало, помимо прочего, что свежевать и готовить приходилось представителям если не сильного, то уж точно ленивого пола.
Бродники вернулись с охоты как раз тогда, когда в костре прогорела первая партия веток, еще сырых и оттого чадивших. Новые прутья, подброшенные в огонь, успевали прогреться, выбросив в стороны облачка густого белого пара, и пламя, поднявшееся до пояса костровых, очистилось от черной гари, осквернявшей его языки.
Охота удалась. На ремнях, соединивших две тягловые лошади, висела туша большого кабана, поднятого где-то в плавнях. Из огромной раны, наискось пересекавшей грудь зверя, падали на траву успевшие загустеть капли крови.
– Хороший пир будет! – искренне радовался Обовлый.
– Хороший, – улыбался по-доброму Свеневид.
* * *
– Половецкие вежи неподалеку, – сказал вернувшийся обратно Ольстин Олексич князю рыльскому.
– Много? – всполошился князь. – Как не заметили раньше? Сторожа спала?!
– Их немного, – успокоил ковуй. – И это не воины – пастухи.
– Вот как? Стоит ли вообще беспокоиться из-за их присутствия?
– Это – богатые пастухи, – вкрадчиво сказал Ольстин Олексич.
Давно и не нами отмечено, что лучше всего слышится не крик, но шепот. Слова, сказанные черниговцем, расслышала большая часть рыльской дружины, а кто не разобрал, что к чему, был скоро просвещен более удачливыми товарищами.
Добыча!
Добыча рядом! И доступная!
Мужчины презирают доступных женщин, но тянутся к ним, воин стесняется доступной добычи, но никогда от нее не откажется.
Беловод Просович, молодой ковуй, первый год как принятый в черниговскую дружину, единственный сохранил ясность мысли.
– О половецких вежах надо упредить князя Игоря Святославича, – сказал он Ольстину Олексичу. – Как знать, возможно, это предвестник появления большого рода, а значит, и войска.
– Сказать – значит лишить себя добычи, – вмешался другой ковуй, и от его слов заволновалась большая часть дружинников.
– Но сказать придется, – поддержал Беловода Ольстин. – Дело серьезное… Мне доложили, что среди веж заметили зеленые шатры.
Стон пронесся по сбившимся в кучу воинам. Обычно под зелеными пологами шатров ехали через степь к днепровским переправам караваны купцов, торгующих русскими мехами и арабским серебром. Эти караваны охранялись очень хорошо, так что даже бродники, которым грабить было важнее, чем жить, не осмеливались нападать на них.
Зеленые шатры среди половецких пастушеских веж могли означать, что, скорее всего, часть купеческого каравана отстала от товарищей-купцов и от вооруженных наемников!
Удача! Но на пути к этой удаче – долг. Необходимо известить старшего в войске, князя северского Игоря Святославича. А он наверняка запретит нападать на купцов, чтобы не обидеть давших им приют половцев.
Вот и вся удача.
– Поезжай, Беловод, – кивнул головой Ольстин Олексич, – Расскажи обо всем князю. И осторожней! Хотя в степи и тихо, но кто знает, что может случиться.
Молодой ковуй, гордый оказанным доверием, развернул коня и направил его в сторону русского лагеря. Боярин Ольстин отметил про себя, что Беловод направил скакуна неспешной рысью, чтобы отзвук от ударов копыт гасился одеялом поникшего прошлогоднего ковыля.
– Князь – князем, – огорченно сказал кто-то, – но обидно-то как…
– Если там даже один только груженый воз, – рассуждал другой ковуй, бросая изредка взгляд на Ольстина Олексича, – то добра на нем хватит, чтобы купить не одну вотчину.
– Чего чужое добро считать, – вздохнул кто-то.
– Да уж, чужое – считать нечего. Вот ежели бы оно стало своим…
– Поговорите мне! – прикрикнул на воинов князь рыльский. – Мы не разбойники, чтобы промышлять по степи!
– Мы-то не разбойники, – не полез в карман за словом первый ковуй. – А вот про половцев я не поручусь. Вежи-то у них приметные, юрта Бурчевичей. Нечего им кочевать в таком отдалении от своих. Здесь земли Кончака, Бурчевичам же пристало пасти свой скот южнее, у Меотийских болот. Может, и купеческие шатры оказались у них не волей случая? Кто же упустит такую добычу?
– И то верно, – вмешался внимательно слушавший своего товарища Ольстин Олексич. – Неладное творится в степи, князь! Дозволь моим ковуям проехаться вперед, проверить, что к чему!
Святослав Рыльский поглядел на своих дружинников, прикидывая, сможет ли удержать их в узде, уступив возможность захвата богатой добычи черниговским ковуям. Затем князь подумал, как объясняться с Игорем Святославичем, отчего, не дождавшись приказа, напал на половецкое поселение. Наконец, князь Святослав размыслил, сможет ли он переступить через собственное желание показать воинскую удаль.
Князь Святослав Ольгович принял решение.
