отвел жеребца в стойло, после чего повесил сушиться промокший от пота потник (ничего удивительного, все по конкретике) да чепрак. А затем, охваченный непривычным волнением, вошел, наконец, в дом. Все-таки мама ждет, пусть и Егора, а его чувства, повторюсь, так или иначе находят свой отклик в моей душе… Вдруг она похожа на мою так же, как и я на предка?!
Однако в избе меня ожидало легкое разочарование: в ней никого не было. Вновь обратившись к памяти носителя, я прикинул, что по времени родительница все еще может пасти коз на окрестных лугах или даже ближе к лесу. Ну что же, пускай…
Дом не заперт, равно как и ворота подворья. Правда, на самом деле ключи и замки на Руси известны, но в здешних местах они не получили широкого распространения. От кого хорониться-то? Хоть и немалый посад, а ведь, в сущности, все свои, считай, друг друга едва ли не с детства в лицо знают! И при случае за воровство у своих накажут жестко: равнодушных здесь нет, увидят какое зло, так, считай, всем миром на обидчика и навалятся. Зато и в помощи никогда не откажут, и гостя приютят запросто. Поэтому-то запираться здесь и не принято…
Неспешно пройдясь по единственному в срубе помещению, небольшой светлице, я с легкой грустью отметил ее малые размеры – у меня дома собственная комната была совсем чуть-чуть меньше! Нехитрой мебели совсем немного: стол, пара деревянных лавок, сундук из-под одежды, печка, которая топится по-черному, и полка над ней. И утварь самая простая: ухват, кадка с водой, деревянная и глиняная посуда. Из убранств в общем-то только образ Пресвятой Богородицы в красном углу, украшенный вышитым рушником. Рефлекторно перекрестившись на него – сработали старые привычки Егора, – я дождался очередной порции воспоминаний носителя, после чего уверенно шагнул к печке. Отодвинув заглушку, с легкой улыбкой воззрился на еще теплый глиняный горшок с упревшей в печи пшенной кашей, сваренной с козьим молоком и медом, заправленной маслом, пару печеных яиц и добрую краюху ароматного хлеба, отдающего дымком. Мама меня ждала…
Странно, но от этой мысли я почувствовал вначале этакое щемящее томление в груди, а после – сильную неловкость, будто беру что-то, предназначенное точно не мне. Да, в общем-то, так оно и есть, вот только повлиять на ситуацию я никак не могу. А тут еще вновь нахлынула тоска по моим родным…
Сердито усевшись за стол, я наложил себе немного каши, взял одно яйцо, а хлеб разломил пополам, после чего начал быстро есть. Вкус у еды вполне себе приличный, причем и хлеб, и яйцо показались необычно вкусными благодаря аромату дыма, а наваристая молочная пшенная каша… От нее и вовсе нахлынули воспоминания о доме, столь сильные, что тоска тут же заполонила душу.
Закончив трапезу и быстро осмотревшись, я подхватил с одной из лавок медвежью шкуру (отцов трофей!), служащую Егору чем-то вроде и одеяла, и матраса, после чего поспешил на сенник. Мой «донор» не раз уходил спать туда летом. И хотя сейчас погода не располагает к ночевкам вне дома, и давно уже скошенное сено подрастеряло любимый моим предком душистый аромат, все же отдохнуть можно и там. Всяко лучше, чем если чужая мать примется обнимать меня, целовать и причитать, расспрашивать обо всем, произошедшем в стороже, думая, что я – ее сын… Я и в своем настоящем чувствовал определенную неловкость в подобных ситуациях, а уж здесь и подавно!
Успел я вовремя: только зарылся в сено и закрылся шкурой, как тут же заскрипели ворота, послышались козье блеяние и усталый женский голос, заметно повеселевший, когда мама разглядела сушащиеся чепрак и потник да Буяна в стойле. Она тут же поспешила в избу, а спустя всего пару мгновений вышла из нее и растерянно позвала:
– Егор! Егорка!!!
Сердце бешено забилось при звуках маминого голоса, произносящего мое имя, и я чудом сдержался, чтобы не откликнуться! Впрочем, женщина вскоре поняла, где я нахожусь, а подступив к сеннику, увидела спящего сына, завернувшегося в шкуру в укромной пещерке в глубине стога сена. Несколько секунд постояв, она тихо отошла: решила, что я сплю, благо что сам я изобразил глубокое, мерное дыхание спящего человека.
При этом тот миг, когда моя игра переросла в действительно настоящий, крепкий и глубокий сон, я и сам уловить не смог…
Глава 7
Тихо было в вечернем лесу, спокойно. Лишь где-то вдалеке дятел долбил тонким острым клювом мерзлую кору, рассчитывая найти под ней укрывшихся от холода букашек, да показался на опушке пугливый заяц в роскошной белой шубке, чтобы тут же скрыться среди деревьев.
Но даже короткое появление животного, замеченного мельком, краем глаза, заставило сердце болезненно сжаться. Очередное воспоминание – одно из сотни, что посетили его за последние дни, на секунду встало перед глазами: озорно хохочущие, еще совсем малые девчонки, Руся и Дана, играющие с отцом в снежки. Вдруг старшенькая, златовласая Руся, заметила выбравшегося на опушку зайца и громко воскликнула:
– Косой! Косой!
Младшенькая же, зеленоглазка Данка, его любимица, всегда повторяла за старшей, вот и в тот раз оглушительно завизжала ей в тон так, что заболели уши:
– Косой!!!
Заяц тут же сбежал, но дочки все равно шустро бросились к опушке, буквально по пояс проваливаясь в глубокие сугробы, и тогда он со смехом побежал за ними. А когда догнал и подхватил обеих под мышки, не удержался и рухнул спиной в снег, в падении прижав девчонок к груди, наслаждаясь их отчаянным, но довольным визгом… Как же тогда было хорошо!
Но тут же это воспоминание заслонило другое, рвущее душу на куски: вид покрытых снегом черных, обугленных бревен на месте их дома в Рязани. На месте домов их соседей… На месте всего города… Куда ни глянь, всюду из снега торчали лишь останки сожженных страшным пожаром срубов. Иногда в остывших углях можно было разглядеть желтые, обугленные кости жителей и защитников стольного града…
Он не смог заставить себя пойти туда, где ранее высился его украшенный резьбой двухэтажный, добротный и просторный терем. Просто не смог. Он знал, что найдет там, а потому страшился увидеть среди головешек и пепла кости тех, кого когда-то носил на руках и с кем играл в снежки, во весь голос смеясь от счастья. Кого убаюкивал во младенчестве, любуясь чистыми ликами маленьких ангелочков… Увидеть их маму…
Давным-давно, еще при первом взгляде на Злату, сердце его вдруг замерло в груди. И отмерло, только когда она первой заговорила с ним, уже бывшим в сечи дружинником, неожиданно ставшим робким и несмелым… Взгляд ее очей на протяжении всей их жизни был для него
