– Это называется «исторический заповедник». Рассадник культуры, мать ее. И занесло нас с твоими заморочками черт знает куда. На вот лучше подержи. Сусанин…
Он сунул мне портфель со своими бумагами, а сам стал старательно чистить ботинок о снег. Сейчас он был похож на котяру, тщательно вылизывающегося после увлекательной прогулки по помойкам.
Я огляделся. С одной стороны переулка была грязная стена, с другой – фасад бывшего церковного подворья с заколоченными окнами. И ни одной таблички, объясняющей, где мы, собственно, находимся. Похоже, два идиота, страдающие топографическим кретинизмом, умудрились заблудиться в маленьком Сергиевом Посаде, или, как он сейчас назывался, Загорске. Срочно нужно было местное население, которое бы указало хотя бы нужное направление.
Такое население внезапно нарисовалось в лице сухонькой, маленькой старушки, с ног до головы закутанной в пуховой платок. Она, мелко семеня, появилась из-за поворота и при этом лихо балансировала на скользкой тропинке с помощью явно тяжелой авоськи. Обрадованный, я двинулся к ней навстречу и едва успел подхватить, когда сумка повела ее в сторону и старушка была готова растянуться на снегу.
– Осторожно, бабушка, – держа ее на весу, пробормотал я. Потом опасливо поставил на землю и нагнулся за портфелями, которые пришлось швырнуть в тот подозрительный сугроб.
Она рассмеялась старческим дребезжащим смешком:
– Ой, спасибо, сыночек. А то бы я сейчас – кувырк и растянулась, растяпа старая.
Подошедший сзади Стас участливо произнес:
– Все в порядке?
Старушка окинула нас взглядом:
– Да, слава те господи, пронесло. Как вас звать-то, сынки, чтобы спасибо сказать?
Нога из-за спины пробасил:
– Я – Стас, а вот этот хлыщ в шляпе – Андрей.
– А меня Аксинья Филипповна. Ну вот и познакомились.
Подполковник отодвинул меня плечом:
– Аксинья Филипповна, давайте мы вам поможем сумку нести, а вы нам ближайшую дорогу покажете, по которой можно к Ильинской церкви выйти? А то уже час плутаем…
Она озабоченно покачала головой:
– Так вам надо в Стрелецкую слободу. А вы в другую сторону идете. Но вот если в соседний проулок свернуть, да потом огородами, то сразу к Ильинке-то и выйдете. Пойдемте, провожу. Мне все равно к Степаниде, моей подружке, которая рядом с церквой живет, надо было вечером идти.
Стас подставил бабушке локоть, забрал сумку, и мы двинулись. Пока пробирались между сугробами, подполковник несколько раз неосторожно задевал авоську, и в ней что-то постоянно глухо позвякивало. Он, озабоченно взглянув, проговорил:
– В сумке ничего не разобьется?
Аксинья Филипповна беззаботно махнула ладошкой в варежке:
– А там и биться нечему. Револьверы с патронами не бьются.
Подполковник приостановился, осторожно развернулся к нашей спутнице и вкрадчиво спросил:
– Как вы сказали, Аксинья Филипповна? Револьверы с патронами?!
Старушка удивленно на него взглянула:
– Дык че особенного? Намедни в «Правде» постановление вышло, про оружие-то. А через день к нам военные в город приехали. На подводах много всяких-разных ружей привезли и начали раздавать тому, кто хотел. Забесплатно. Еще и осталось. Ну я, что полегче, и взяла. Да и Степаниде прихватила, пока она хворает. Запас карман не тянет.
Стас еще осторожней, как будто проверял очень тонкий лед, на который надо наступить, прошелестел голосом:
– А зачем вам револьвер, Аксинья Филипповна?
Помолчав пару мгновений, старушка твердо ему ответила:
– Чтобы последнюю церковь не закрыли…
Она серьезно и бесстрашно посмотрела на него снизу вверх светлым взглядом, какой бывает только у детей и очень добрых стариков.
– И вы, если придут закрывать храм, будете стрелять?
– Стрельну, не сумлевайся, Стасик. Хватит, натерпелись…
Подполковник крякнул и повел плечами, как будто на них лег очень тяжелый груз, но промолчал и просто подставил опять свой локоть старушке. Я, с двумя портфелями, потелепался за ними дальше, как коза на веревке. Между тем Аксинья Филипповна, не теряя времени, начала ненавязчиво сватать Стасу свою младшенькую племянницу Дарьюшку, которая – «девка-красавица, в теле, хозяйственная и добрая». Подполковник, занятый своими мыслями, поддакивал и, кажется, не заметил, что его уже пригласили в гости, которые очень смахивали на смотрины.
Так, под старушечий говорок, неприметно и прошли всю дорогу. Свернув за очередной поворот, мы оказались перед небольшим храмом в стиле барокко.
– Вот и Ильинка. – Старушка перекрестилась на купол церкви. – А я пойду. Тут до Степаниды рукой подать.
– Спасибо, что довели, Аксинья Филипповна.
– Не за что, молодые люди. Ну ты, Стасик, непременно приходи в гости, как обещал. Будем ждать.
Она махнула нам рукой и посеменила в сторону маленького деревянного домика.
Подполковник на автомате вежливо кивнул головой и уже было двинулся к храму, как внезапно остановился, резко развернувшись в мою сторону:
– Подожди, о чем это она?
В ответ я мерзко ухмыльнулся:
– Вы, Станислав Федорович, только что согласились свататься, если смотрины вас устроят. И завтра – нет, уже сегодня вечером, об этом будет знать каждая собака в Посаде. Уж Аксинья Филипповна на этот счет постарается, можете не сомневаться. А нравы здесь суровые. Если девку отказом опозорите, родня вам рыло-то ох как начистит. И родаков у них тут у всех по полгорода…
Стас аж отшатнулся от меня:
– Ты че, ты че?! Какие смотрины!? Ты говори, да не заговаривайся…
– А ты вспомни, о чем только что она говорила и на что ты соглашался…
Подполковник на секунду задумался, видно прокручивая весь разговор, и присвистнул:
– Ё-моё, как же она меня в оборот… Ну и бабка. Ей только в следственном отделе у нас работать…
И сразу накинулся на меня:
– Что ж ты, сволочь, молчал? Не мог разговор в сторону увести? Не видел, что я после ее «стрельну, не сумлевайся» в ступор впал?
Я злорадно осклабился:
– Что, чекистская морда, попал? Это тебе за «хлыща в шляпе» и за то, что я твой портфель всю дорогу, как ишак, волок.
Стас посмотрел на меня еще раз сурово, потом лицо его дрогнуло, и он заржал как конь. Я тоже больше не смог сдерживаться и начал хохотать вслед за ним.
Внезапно его лицо стало печально-строгим:
– Ну, старина, и заварили мы кашу…
И было не очень понятно, что он имел в виду. То ли как его чуть не окрутили, то ли про решительность старушки стрелять, защищая свой храм…
В церкви было как-то особенно скорбно. Одинокий женский голос, тихий и мелодичный, с клироса не то безнадежно взывал, не то просто жаловался Богу на старославянском. С пятиярусного иконостаса святые печально смотрели на горящие свечи и, казалось, не могли отвести глаз от их мерцающего огня. Прихожан в этот час не было, и только четыре монаха, по-видимому из закрытой теперь Лавры, неслышно молились в разных углах храма. За нашими спинами раздался приглушенный шепот:
