С той ночи покоя не стало; хотя, заметить надо, что Курт был далек от того, что суровые проповедники зовут 'дьявольским томлением', а стихоплеты всеразличного толка — любовной горячкой, он не терялся в окружающем его мире, не пропускал мимо слуха обращенные к нему вопросы и смог бы, будь в том нужда, провести богословский диспут по силе своих знаний, но вот желания отвечать на вопросы, всматриваться в мир или спорить не было.
Курт не спешил более в Друденхаус, как прежде, спозаранок, а по дороге к башням, проходя мимо двухэтажного каменного дома за глухой оградой, мимовольно замедлял шаг, тщась разглядеть движение за узкими окнами, едва виднеющимися над кромкой камня. Возвращаясь в свое жилище, стараясь, чтобы идти уже в сумерках, он всякий раз облегченно переводил дыхание, видя, что в том окне, где однажды удалось разглядеть белокурую головку, горит огонь, а стало быть, Маргарет фон Шёнборн не вернулась в отдаленный замок, а все еще здесь, недоступная, но близкая…
Бруно, поначалу наблюдающий за ним с насмешкой, все более начинал поглядывать настороженно, сочувствие в его взгляде превратилось в откровенное опасение, и однажды вечером, глядя на то, как Курт лежит неподвижно, уставясь в потолок, посоветовал: 'Знаешь что, сними себе девку и угомонись, наконец. Смотреть больно'.
Подопечному он тогда не ответил ни слова, но сам себе, взяв в кулак остатки воли, повелел собраться. 'Следователь должен жить логикой' — с расстановкой думая каждое слово, мысленно напомнил себе Курт; и если чувства тянули в пучину фантазий, то разум, логика говорили об их бесплодности и потому — бессмысленности. Разум все говорил и говорил, и его противостояние чувствам длилось до поздней ночи, когда, наконец, чувства сдались с тяжким боем, не погибнув, но сложив оружие и уступив место расчету. Расчет был прост: итогом его терзаний станут разочарование и новые муки, отнимающие силы и способность исполнять службу как должно, а стало быть — лишающие его существование смысла, прежде всего для самого себя…
Перемены, случившиеся в нем, были заметны и ему самому, когда, проснувшись утром, Курт не ощутил того непременного желания тотчас собраться и пройти мимо заветного дома, и Бруно, смотрящему на него теперь с некоторым удивлением и долей подозрительности, и Ланцу, который, одарив его пристальным, оценивающим взглядом, внушительно шлепнул ладонью по спине:
— Ну, слава Богу, продышался, абориген? Вовремя. Займись-ка теперь делом.
Райзе ждал его на месте — на втором этаже дома, чей хозяин сдавал комнаты исключительно студентам: в течение первой сессии быстро определялись те, кто станут постоянными жильцами, которые, если и задерживались с уплатой, то вскоре изыскивали средства покрыть долг. Сейчас владелец дома, угрюмый и недовольный, сидел в углу одной из комнат, понуро глядя на постояльца, который сегодняшним утром съезжал внезапно и не по своей воле; постоялец возлежал в постели, вытянув руки вдоль тела, и мутными стеклянными глазами смотрел в стену напротив. Пробыл он в таком положении, судя по заключению Райзе, целиком ночь.
— Можно, конечно, осмотреть подробнее, в лаборатории, — пожимая плечами, добавил он, склонившись над лицом покойного, — но не вижу, говоря по чести, необходимости.
— Парень помер от сердца, — недовольно и спешно подал голос присланный от городских властей дознаватель. — Или от чего другого, только в любом случае не наше это дело. Если от болезни — звать священника, отпевать, и всего делов; если по вашей части — мне все равно тут делать нечего, не убийство — и ладно. Так что — всего вам, и желаю удачного расследования.
— Сукин сын, — безвыразительно сообщил Райзе вслед ушедшему, распрямляясь и глядя на тело перед собою. — Ленивый сукин сын.
Курт проводил взглядом торопливую фигуру дознавателя и медленно прошагал к постели, у которой Райзе, присев на корточки, осматривал руку умершего, приподняв ее двумя пальцами за запястье.
— Умер во сне, — сообщил он, поднимаясь. — Простыня не смята, пальцы не скорчены, подушка не сбита, лицо спокойно — не думаю, что он был в сознании. Следов отравления тоже не вижу — ни пятен, ни, опять же, ничего похожего на желудочные судороги или вообще какое-то напряжение; попросту уснул и не проснулся.
— Не странно ли? — нерешительно предположил Курт, глядя в остановившиеся глаза — взгляд умершего студента был безмятежным, и если б не матовый глянец белков и радужки, можно было подумать, что он вот-вот повернет голову и спросит, что делают в его комнате эти люди…
— Брось, академист, — возразил Райзе с невеселой усмешкой, отходя от постели и окидывая взглядом стены. — Младенцы в колыбелях умирают — просто не просыпаются однажды, и все, и не всегда в этом виновны повитухи-ведьмы, няньки-колдуньи и соседи-вервольфы. Мы многого еще не знаем о человеческих слабостях, недугах и хворях.
— Я не говорю, что дело в ведьмах и колдунах… Густав, ведь, кроме ядов и насланной порчи, есть многое, от чего можно вот так не проснуться — к примеру сказать, снотворные настои, которые, если их перебрать…
— Комнату я уже осмотрел — никаких пузырьков, банок, склянок и прочей дребедени; предвижу твое возражение, что он мог принять это нечто вне дома, однако — скажи на милость, зачем кому-то убивать студента столь изощренно? Проще подстроить поножовщину — это у них явление частое.
— Это… — Курт обернулся на хозяина дома, вслушивающегося в разговор следователей, и решительно качнул головой в сторону двери, чуть повысив голос: — Свободен.
Тот поднялся, с явным неудовольствием взглянув на студента, столь бесцеремонно и хитроумно избежавшего платы за прошедший месяц, и, тяжко вздыхая, поплелся в коридор.
— Это не аргумент, — продолжил свою мысль Курт, закрыв за ним дверь и вернувшись к постели с телом. — Могут убить свинопаса за то, что он узнал тайну короля, равно как и придворный может пострадать за тайну раба.
— Apte dictum[21], - кивнул Райзе. — Запишу где-нибудь. Только здесь ты вряд ли раскопаешь королевские тайны, академист; это просто студент, у которого (скорее всего — прав этот бездельник) были проблемы с сердцем. Случается. Знаешь, всякое бывает; бывает — старик семидесяти лет держится неделю допроса, а бывает и так, что, лишь покажешь молодому здоровому парню пару щипцов с иголками — и он испускает дух от остановки сердца…
— Все верно, — не особенно почтительно прервал Курт старшего сослуживца, — но если он умер, как ты говоришь, во сне — почему открыты глаза? А если он скончался в сознании, то откуда эта тихость в его лице?
