Гелий не мог говорить – язык будто свело. И кивок головой вышел совершенно непроизвольно.
– И правильно боишься – сказал горелый главарь – это ведь все правда, про отрезание ушей, пальцев, и всего прочего, а также каленое железо и шомпола. Такие уж мы мерзавцы и палачи. И очень любим ставить научные эксперименты, как например – живот тебе разрежем, без всякого наркоза, чтобы глянуть: там высокие идеи, или такое же дерьмо, как у всех? Или полведра бензина – определить, кто ты есть: человек, который звучит гордо, или топливо живое для костра? После твой труп в канаве будут жрать бродячие псы – а мы уйдем дальше, жить и творить свои грязные дела. Сколько передо мной стояло – ваших.
Он взял лежащую рядом полевую сумку. Она была доверху набита красными книжечками – теми самыми, какие носят у сердца.
– Моя коллекция – пояснил враг – сюда я помещаю не просто уничтоженных мной лично, но лишь всяких так комиссаров, политруков, председателей с секретарями, ну и на худой конец, не ниже ротных – тех, о ком ваша партия и власть будет искренне горевать. Интересный процесс – превращение героев в мясо. Даже любопытно – попадется мне хоть кто-то, кто выстоит до конца, как на плакате вашем? Нет, в итоге все – лишь голая физиология без разума и воли. Так что, тебе очень повезло, что я не буду выпытывать у тебя ваших военных тайн – что ты можешь сказать, неизвестного мне? Впрочем, если ты знаешь что-то – тебе зачтется.
Гелию вдруг стало спокойно. Будто он стоял перед врагом – и в то же время отстраненно смотрел откуда-то. Он шагнул вперед, как в воду. Ефрейтор дернулся было следом – но главарь сделал еле заметный жест, и враг остался на месте. Делая шаг, Гелий больше всего боялся, что револьвер выпадет, или окажется слишком крепко привязанным к ноге. Даже перед зеркалом у него никогда не получался так слаженно этот знаменитый прием сыщика фон Дорна – при шаге левой нога чуть выше, правая рука бьет изнутри по лодыжке – чтобы, ступая на ногу, одним встречным движением задрать штанину, обхватить рукоятку и вскинуть руку вверх.
Главарь что-то почуял, начал было подниматься – но у него не было уже ни времени, ни расстояния. Ефрейтор вскинул автомат – но стрелять не мог, потому что Гелий и главарь оказались перед ним почти на одной линии, и очередь свалила бы обоих. Итин не успел пошевелиться, как сержант одним движением сбил его наземь, придавил ногой и упер в затылок ствол – все же эти битые фронтовые волки были на удивление опытны и быстры. А главарь был лучше всех – но не настолько, чтобы обогнать пулю с трех оставшихся шагов.
Все застыли. Солдаты и крестьяне в отдалении – тоже. Замер и Гелий – держа врага на мушке.
– Ну? – первым спросил горелый главарь – что дальше?
Он смотрел без страха – с любопытством, даже веселым интересом. Будто не его отделял от смерти один миг короткого движения пальца.
– Стреляй! – прохрипел Итин, глотая пыль – стреляй!
Он еле повернул голову – сморщившись от жестокого тычка стволом. Однако теперь мог хоть как-то видеть происходящее.
– Машину нам и оружие! – звенящим голосом выкрикнул Гелий, совсем как в читанных им романах о приключениях фон Дорна – прикажи своим! Ты – поедешь с нами!
Он уже видел себя героем. Все становилось, как должно – орден из рук самого Вождя за спасение товарища Итина и захват злейшего из врагов революции. Затем Гелий представлял, как он, в хрустящей новой кожанке и с маузером в руке ведет свой отряд на штурм последнего вражеского оплота. После он возвращается к отцу – молодым комиссаром, и отныне говорит с ним, как равный. Затем он работает на трудфронте, строя заводы и города – а по вечерам пишет книгу об этом прекрасном времени.
– Дурак – лениво сказал главарь – стреляй.
И враг встал и тоже шагнул вперед – не спеша, совсем мирно. Теперь их разделяло всего два шага. Лицо врага оставалось недвижной маской. А глаза были – умные, оценивающие, живые.
– Мне терять нечего – сказал главарь – ваши же меня сразу к стенке. Хочешь – стреляй. Попробуй. Только – вас же потом живыми на ремни порежут. Очень погано будете помирать, и долго.
– Стреляй! – сипел Итин – стреляй, черт!
Гелий крепче сжал револьвер. Ладонь вдруг вспотела. Раньше он много раз пытался представить – первого своего убитого врага. Перед отправкой отряда, он как и все стрелял в тире, представляя живых врагов вместо фанерных мишеней. Но сейчас что-то мешало ему – палец на спуске будто одеревенел, не повинуясь.
– Трудно в первый самый раз, в живого человека – сказал враг, сделав еще шаг – по себе знаю. И не успеешь.
Он только что был перед дулом – и вдруг оказался сбоку и рядом, так стремительно, что даже неуловимо для глаза. Гелий вдруг почувствовал, как рука его уходит вверх и больно заворачивается назад, так что все еще зажатый в ней револьвер смотрит ему же в лоб – а сам он оседает вниз, подкашивая колени.
– Бабская штучка, без самовзвода – сказал главарь, небрежно вертя в пальцах отобранный револьвер – и курок спущенный хорошо виден. Надо было сначала сделать – вот так. Ты бы не сумел выстрелить – даже если бы решился. Надо знать свое оружие – поэт! Ты хоть раз из него стрелял?
Он небрежно бросил револьвер – в траву. Гелий не успел обернуться – а Итин все ж заметил место, всего в шести шагах в сторону. Только сейчас к Гелию подскочил ефрейтор, занес было приклад.
– Отставить! – приказал горелый, снова садясь – всякая тварь, даже коммунистическая, жить хочет. А потому – обороняться право имеет. Сам виноват: плохо обыскал. Как вернемся, накажу за раззявость.
Ефрейтор вернулся на место. Сержант убрал ногу, позволяя комиссару встать. А главарь спросил, будто ничего не было – достав заветную тетрадь:
– Твоя?
Гелий кивнул. Он наизусть помнил каждую страницу, по памяти мог воспроизвести любую строку – даже те из них, что были зачеркнуты и заменены. Это был не просто дневник, а мечта, о которой вчера говорил товарищу комиссару – книга о времени, о товарищах, о себе. Как Гонгури – только начать с этих дней. И – продолжить, в то самое будущее, где люди объединенного, коммунистического человечества, будут осушать моря, засеивать пустыни, поворачивать вспять реки и летать к другим планетам; где вместо дремучих лесов поднимутся заводские трубы, а умные машины возьмут на себя всю тяжелую работу. Гелий делал даже первые, еще робкие и неудачные наметки того романа – зачеркивал, сочинял снова. И среди людей того мира были – он сам, его товарищи по отряду, и конечно, товарищ комиссар Итин – вернее, люди с их чертами, только через тридцать, сорок, пятьдесят лет.
– Из-за нее ты живой – заметил главарь – мы подумали: ординарец штабной бумаги спасает – если их схватил прежде оружия. А то бы как всех – чтобы не возиться. Сам сочинял – или переписывал?
