— Как ты стала командиром команды?
— В бою стала. Нашего начкоманды убило осколком, а заместителя его контузило. Я взяла командование на себя, и задание мы выполнили. Контуженного мы вытащили, но он уже в строй не смог вернуться. Ну, Князев меня и назначил. Не в рамках равноправия женщин, показухи этой. На фронте так дела не делаются. А ты, ты как стала полковым комиссаром? За настоящие заслуги перед революцией или тебя просто назначили, чтоб продемонстрировать успехи в решении женского вопроса в Советской России?
— Полагаю, скоро мы все узнаем это. А ты храбрая. И решительная. То, что ты говоришь, это, — не обижайся, пожалуйста, — несколько наивно. Но ты молода, и поэтому ты права. Молодость всегда права, потому что за ней будущее. А вот я бы никогда не отказалась от своей семьи. Даже если бы от этого одного зависела судьба Мировой революции — не отказалась бы. Но ее больше нет, моей семьи. Уже двенадцать лет их нет. Мама, отец, Юдифь… это моя сестра, Юдифь. Ей было пятнадцать. А я просто поздно вернулась домой в тот день. Я сильная, всегда была сильной, я могла бы ее защитить. Я ведь от всего ее защищала. А тут не успела. Бежала как могла, но не успела. Иногда мне кажется, я с тех пор так и бегу, не могу остановиться…
— Это правильно. Мы не должны останавливаться.
***
В последние полгода Саша часто видела этот сон. Должно быть, последствия неудачного месмерического опыта. Во сне она шла по раскатанной тележной колее через залитый солнцем цветущий луг. Щербатов шел по соседней колее — не больной, каким она видела его в Петрограде, а здоровый и оживленный. Его лысина забавно блестела на солнце. Он рассказывал ей что-то, и она смеялась. Потом говорила сама, что-то важное и ужасно интересное, взахлеб, помогая себе жестами. Щербатов смотрел на нее спокойно и внимательно, иногда чуть улыбался.
В этом сне у нее никогда не было при себе оружия, но это ничуть ее не беспокоило. Она чувствовала себя в безопасности. Во сне казалось, что все идет правильно.
Обычно по пробуждении Саша пыталась сохранить в себе ненадолго это ощущение. Но сегодня ее разбудил звонкий голос Аглаи:
— Ты проспала, комиссар! Начштаба рвет и мечет, уже почти сгрыз свои бакенбарды!
***
— Полторы тысячи человек. Четырнадцать орудий. Двенадцать пулеметов. Пять сотен лошадей, — длинное бледное лицо начальника полкового штаба Белоусова скривилось. — Все они нуждаются в снарядах, патронах, фураже, провизии и прочих скучных, прозаических материях. Для этого госпоже комиссару надо посвятить утро такому скучному, прозаическому занятию, как заполнение заявок. Но полк, конечно, подождет, пока…
Начальник штаба — второй человек в полку после командира. Командир отдает приказы, начальник штаба же создает условия, в которых эти приказы могут исполняться.
— Слушайте, Белоусов, хватит, а? — взорвалась Саша. — Я уже принесла извинения за опоздание. Один раз. Этого довольно. Если вы изволите прекратить язвить, мы успеем все подготовить и отправить курьера к поезду. Я вчера согласовала список поставок в наркомате, надо только оформить бумаги… Эх, развела же бюрократию молодая Советская республика!
Саша с тоской глянула на свои пальцы. Поверх побледневших вчерашних чернильных пятен уже легли свежие, сегодняшние. И конца-краю этому не предвидится.
Начальник штаба пятьдесят первого полка капитан Белоусов смотрел на комиссара с неодобрением. Бывший, разумеется, капитан, но говорило об этом только отсутствие погон. Выправка, манера держать себя, высокомерие — все в Белоусове выдавало кадрового офицера.
— Молодежь приезжает на войну, воображая, будто бы война — это кавалерийские атаки, развевающиеся флаги и крики “вперед!” Так описывают войну в романах, так показывает ее синематограф. Каково же изумление этих юношей, а теперь еще, на мою голову, девиц с горящим взором, когда на деле война оказывается вся пронизана тем, что вы презрительно именуете “бюрократией”. Будто бы без надлежащего оформления документации возможно удержать полк от сползания в хаос. Хотя хаос — это же то, что вы, большевики, любите?
Саша вздохнула. Ей смертельно надоело держать ответ за всю ту чушь, которую приписывают “им, большевикам”. Впрочем, Белоусов в ее ответе не нуждался. Он продолжал вещать:
— Наладить систематическое снабжение сотен человек боеприпасами, обмундированием и продовольствием без надлежащего учета и порядка выдачи, закрепленного в документах, невозможно. Это даже если не принимать в расчет, — Белоусов скривился, — демократизацию армии. Если не оформлять расписание постов полкового караула, перед каждой сменой будет собираться митинг и всякий лоботряс станет доказывать, что он и так уже побольше остальных в караулы отходил.
— Вот, взгляните, — Саша протянула Белоусову заполненный запрос. — Я верно все оформила?
— Приемлемо, — ответил Белоусов, просмотрев бумагу.
— Про романы и синематограф я ничего вам обещать не могу, — сказала Саша, улыбнувшись, — но в донесении обязательно отмечу, что документирование деятельности полка ведется на надлежащем уровне. А полторы тысячи человек, пять сотен лошадей… вы знаете, я же толком этого всего пока и не видела. Уже неделю здесь, а все склады да бумаги. Вы ведь можете показать мне полк… Кирилл Михайлович, вас ведь так зовут?
— Так, — хмыкнул Белоусов. — Территория большая. Вы хоть верхом-то умеете ездить?
— Не умею. Но вы сейчас и научите меня, правда?
***
— Лекса, командир у себя? Я зайду на минутку, подписать заявки надо. Фу, чем так воняет у вас, проветрил бы…
Саша осеклась, наткнувшись на взгляд Лексы — напряженный и… испуганный? Не отвечая, Лекса схватил ее за локоть и силой вытащил в коридор.
— К командиру нельзя. Он занят!
— Да что с тобой, в самом деле. Вон, бумаги помял, — растерялась Саша.
У рыжих тонкая кожа, потому им трудно скрывать свои чувства. Лекса был так бледен, что каждая веснушка на его лице виднелась отчетливо в свете тусклой электрической лампочки.
— Бумаги оставь мне, я передам.
— Вообще это срочно, — недовольно сказала Саша. — Можешь сейчас прямо отнести?
Удивительно, но Лекса побледнел еще сильнее и торопливо закивал. Из-за закрытой двери донесся шум — кажется, внутри упало что-то тяжелое. Лекса смотрел на комиссара умоляюще.
— Отнесу, когда можно будет. Неча тебе сейчас тут делать, комиссар…
Саша пожала плечами и вышла. Да что у них тут творится? Князев с бабой, что ли? Но это бы от нее не стали так скрывать, это ей вообще продемонстрировали в день приезда чуть ли не с гордостью. Тогда она решила, что Князев пытается поставить комиссара на место. Но, возможно, тут было еще что-то. Похоже, за одним пороком от нее пытались спрятать другой, куда как более серьезный.
В комнате, куда она едва успела зайти, разило даже не спиртом — перегаром.
Саша вспомнила, что так и не успела прочитать последние страницы дневника Родионова. Но было уже ясно и так, кого он посетил последним. Лексы не оказалось в приемной в тот момент? Или он просто не успел закрыть собой дверь к командиру? Бедный паренек…
Во дворе Саша наткнулась на Прохора.
— Здравия желаю, товарищ комиссар! — бодро поздоровался Прохор. — Что огонь мировой революции, разгорается?
— Здравствуй, Прохор, — улыбнулась Саша. — Огонь мировой революции разгорается, твоими молитвами. Хотя в отдельно взятом полку несколько медленнее, чем мне бы хотелось. А у вас что, в ходу еще старорежимные приветствия?
— Отменяли их, — признал Прохор, — да привычка крепко въелась.
— А ты отвыкай! Говори, как человек, а не как болванчик.
— Рад стараться! То есть, постараюсь, товарищ комиссар.
Саша засмеялась.
— Как “Лиззи”, на ходу?
— Обижаешь, комиссар! Чтоб наша-то красавица и не на ходу. Хочешь, теперь прямо пойдем, поучу тебя управляться с ней. Ты водила машины?
