проспекту Гагарина направилась компания из трёх немолодых мужчин (ветерок принёс мне источаемый ими запах пива). В обратную сторону — в разное время проследовали подросток и две женщины, чья молодость пришлась на времена Великой Отечественной войны. Никаких одиноких молодых женщин я из своей засады пока не увидел. И не наблюдал за тем, как ни них набрасывались маньяки.
Услышал со стороны проспекта шаги — на освещённый фонарём островок вышли сразу три женщины. Относительно молодые, со стройными ногами, в не достававших до колен юбках. Вполне подходившие для целей Горьковского душителя кандидатуры. Вот только двигались они в чрезмерном количестве. Мне вдруг представилось, как расстроил этот факт Эдуарда Белезова. Ведь он тоже наверняка заметил дичь и сейчас, без сомнения, с досады покусывал губы, провожая взглядом этот шумный табун из аппетитных молодух.
Женщины прошли мимо ведущей на пустырь дыры в заборе: громко переговариваясь, не таясь — никто не выскочил им навстречу. Заставили меня разочаровано вздохнуть. Проводил их взглядом. Зевнул. Вновь повернулся к островку света под фонарём. Почему-то не сомневался, что женщины направились к больнице. «Заступали на смену?» Я в очередной раз нащупал ложе обреза, лежавшего на ветвях шиповника. Вновь примерился — прикинул, как ловко (и не издав шум) его схвачу. Прежде чем рвану к маньяку.
«Не двигаюсь с места, пока он не начнёт её душить, — повторял в уме сценарий охоты. — Стою за кустами. Только наблюдаю. Идти отсюда до пустыря не больше двадцати секунд. За это время девица не задохнётся: не успеет. И после такого потрясения не сможет меня запомнить… надеюсь. Как только он вцепится ей в шею — срываюсь с места. Иду беззвучно! Чтобы не спугнуть. Но быстро. Выйду из-за кустов у него за спиной. Вряд ли при виде меня он побежит. Но всё же лучше, чтобы он меня не заметил».
Я вновь прикоснулся к обрезу — словно хотел убедиться, что не потерял оружие.
«Издали не стреляю, — думал я. — Подхожу к нему вплотную. Стараюсь зайти со спины. Плохо, конечно, что меня увидит девица. Но к тому времени она от страха уже будет плохо соображать. В спину Белезову стрелять нельзя. Ещё не хватало мне пристрелить двоих одним выстрелом. Резко смещаюсь вбок и выпускаю пулю ему подмышку. В крайнем случае — в почку или в печень. Вторым выстрелом можно продырявить ногу. Должен успеть пустить вторую пулю, пока он сообразит, что происходит».
Нащупал повязанный под подбородком платок.
«Да! — сообразил я. — И морду не забыть прикрыть! Будёновка — это здорово. Но будёновка вместе с повязкой на лице — ещё лучше. Кто его знает, что там за девица попадётся. Может, у неё фотографическая память. Бывают и такие уникумы. Пусть лучше опишет милиционерам пятна на платке, а не мою детскую физиономию. Тем более что она точно увидит, как я буду Гастролёра добивать. Надеюсь, к тому времени тот уже будет корчиться на земле. Главное, чтобы девица потом не увязалась за мной…»
* * *
Услышал стук каблуков, когда уже почти решился выбраться из засады, чтобы выяснить точное время. В удивлении вскинул брови — будто не поверил собственным ушам. Чуть склонил набок голову, сосредоточился на звуках. Те приближались с правильной стороны. И казались реальными — не фантазией. Вгляделся в темноту, различил в полумраке силуэт женщины. Он двигалась ко мне — в направлении больницы. Каблуки стучали громко и часто, словно женщина спешила. Их перестук разрывал тишину, эхом отражался от бетонного забора. Заставил моё сердце увеличить частоту сокращений.
Я провёл языком по губам (те от волнения вдруг пересохли). Напряг зрение, смотрел в полумрак за островком света — вглядывался в сторону проспекта Гагарина. Старался не шмыгать носом и не дышать шумно, боялся спугнуть принимавший всё более чёткие очертания силуэт. Отметил смутно знакомую плавность походки — женщина будто дефилировала по подиуму. Смотрел на приближавшуюся к освещённому фонарём участку тротуара женскую фигуру. Увидел, как блеснули золотыми искрами собранные на затылке женщины то ли в хвост, то ли заплетённые в косу волосы. Вскинул в изумлении брови.
Мой взгляд скользнул по короткой куртке и юбке, задержался на белых коленках. Потом вновь устремился вверх — к лицу женщины. Я моргнул — попытался прогнать наваждение. Сощурил глаза, словно надеялся, что так смогу видеть лучше. Потому что от долгого пребывания в засаде мне мерещилось… странное, невероятное. Невольно затаил дыхание. Едва удержался от того, чтобы протереть глаза руками. Не только походка и наряд женщины показались мне знакомыми. Но и её лицо, которое я хорошо рассмотрел, когда женщина, не дойдя лишь пару шагов до фонарного стола, повернула голову, бросила взгляд на кусты шиповника.
Альбина Нежина.
Свет фонаря придал её лицу болезненный желтоватый оттенок. Но хорошо осветил и скулы, и нос, и подбородок. Увидел я и хитрый прищур глаз Альбины — та словно посмеивалась над моим удивлением.
Это точно была она: я не мог обознаться — не с такого расстояния и не в случае с Королевой. Я часто смотрел на неё в институте. Хорошо запомнил её фигуру — опознал бы её и со спины, безошибочно. Чётко рассмотрел и её сумку, и наряд — тот самый, что я разглядывал сегодня на демонстрации, пока вышагивал в составе колоны студентов.
Узнаваемой походкой Нежина бодро вышагивала в сторону пятой городской больницы.
Я не успел задуматься над тем, зачем и почему она туда шла.
Потому что увидел, как в восьми-десяти метрах за спиной Королевы из мрака беззвучно вынырнула тёмная фигура высокого широкоплечего мужчины.
Я притаился за кустами, смотрел в просветы между ветвей. По-прежнему слышал лишь стук каблуков Нежиной (девушка пересекла освещённый участок тротуара, шагнула в темноту). Но видел, что за Альбиной идёт мужчина — повыше меня теперешнего (на полголовы так уж точно), длиннорукий, с короткой шеей, богатырскими плечами и выпуклым «пивным» животом.
Передвигался мужчина слегка неуклюже, будто переваливался с боку на бок. Но уверенно. И беззвучно, словно был тенью. Не тенью Королевы, а состоящей из сгустившегося мрака сущностью — видимой, но будто бы нереальной. Запоминающаяся походка. Вот только я видел Горьковского душителя лишь на фотографии — да и та была сделана уже в тысяча девятьсот семьдесят пятом году.
Преследователь Нежиной добрался до освещённого участка. Решительно пересёк нечёткую границу между светом и тьмой. И сам стал отбрасывать тень, как обычный человек. Мужчина склонил голову — спрятал в
