Сехримнир… — заметил Харальд.
Тут колдун с любопытством посмотрел на сына конунга.
— Тор — это светлый и великий бог моего народа, — пояснил Харальд. — Каждый вечер он готовит на ужин двух козлов, которые влекут его колесницу по небесам. Гром небесный — это грохот его повозки. После трапезы Тор складывает в сторонке их кости и шкуры. Утром просыпается, а его козлы снова целы и невредимы. Правда, однажды кто-то из гостей Тора во время пиршества сломал одну кость, ножную, чтобы высосать костный мозг, и с тех пор один из козлов охромел. Видишь, почтенный Каапо, боги разные, а суть происходящего одна…
За три дня пиршества медведь был съеден весь до последнего кусочка. А поскольку зверя убил Харальд, весь род Каапо всё это время его чествовал.
— О, вот смотри, Харальд, сын великого вождя. Хвост оленя, лапа медведя, — предлагал Каапо нерегу самые лакомые кусочки, говоря, что не доесть или оставить про запас даже самую малость было бы неблагодарностью по отношению к убитому, который был столь добр к нам.
— Старый не позволил буранам погубить нас и сделал всё, чтобы весна пришла и снег растаял. А сейчас, опережая нас, он бродит по горам, призывая траву на землю и почки на деревья, и птиц, которые еще не вернулись.
Всё было хорошо, но Харальд сожалел лишь о том, что Тиия по-прежнему держалась от него в стороне.
— Не гневись, сын великого вождя, наберись терпения…Если она придет к тебе прежде, чем минет три дня после охоты, — осторожно успокаивал Харальда старый Каапо — она сделается бесплодной. Такова сила нашего отца-предка, которая сейчас в тебе. Его сила вселилась в тебя, когда ты отправился охотиться на Старого.
Теперь стало понятно, отчего Тиия держалась с Харальдом так отчужденно накануне охоты. И точно, после того, как Каапо надел на лицо маску, медвежью морду, снятую со Старого, и каждый охотник протанцевал вокруг камня, подражая Старым Медвежьим Лапам в последнюю ночь празднования ритуальной охоты, Тиия снова угнездилась у плеча Харальда.
А еще она сшила великолепный плащ из медвежьей шкуры, вполне по росту молодому норегу.
— Видишь, это знак, что Старый наделил тебя своей силой, — сказал тогда Каапо. — Любой саами из любого рода поймет это и отнесется к тебе с уважением.
Старому колдуну не терпелось продолжить разговоры с Харальдом о колдовстве и мире духов, и когда дни стали длиннее, они часто уходили в лес, и Каапо показывал молодому норегу камни необычных очертаний, деревья, расщепленные молнией или согнутые ветром в человеческий образ, и древние деревянные статуи, спрятанные глубоко в лесу. Всё это места, где обитают духи, объяснял он.
А однажды он привел Харальда к особому месту — длинному плоскому камню, защищенному от снега выступом скалы. На серой поверхности камня было начертано множество знаков — иные из них молодой норег уже видел на волшебных бубнах саами, иных же еще не видел — очертания китов, лодок и саней. А встречались и такие древние, истертые временем знаки, что разабрать их было невозможно.
— Знаешь ли ты, почтенный Каапо, кто их начертал? — спросил как-то Харальд у колдуна.
— Не знаю, — ответил тот. — Они были здесь всегда, сколько существует наш род. Я уверен, их оставили нам в память о себе те, давно ушедшие, в память и в помощь, когда помощь нам понадобится.
— А где они теперь, эти ушедшие? — продолжал спрашивать Харальд.
— Это не тайна, в сайво, конечно, — ответил Каапо. — И они, поверь мне, там счастливы. Те завесы света, что зимними ночами висят в небе, скручиваются и смешиваются — это духи мертвых пляшут от радости за нас, за живых.
— Скажи же, почтенный Каапо, считаешь ли ты себя колдуном — человеком особенным и избранным, ощущаешь ли ты себя выше своего народа, не возносят ли тебя твои знания на недосягаемую для других высоту, желаешь ли ты почестей и всяческого восхваления, желаешь ли ты богатств и славы? — задал Харальд вопрос, который давно вертелся у него на языке, но не выпадало случая задать его
Тут Каапо надолго задумался, а потом ответил разом, как будто отрезал:
— Если ты помнишь, Харальд, сын великого вождя, то я уже говорил, что у нас нет колдунов, ты же можешь называть меня, как захочешь, но я всегда буду оставаться для себя и своего народа всего лишь нойдой — проводником, живой нитью между небом и землёй, жилой соединяющей мудрость небес и естество природы, берестяным коробом, доверху наполненным сокровенными знаниями предков. Иногда эти знания настолько переполняют меня, что плещут наружу, как река вырвавшаяся из берегов, тогда меня одолевает падучая. Всё на свете можно объяснить и указать причины увиденного или происходящего, имея знания или откровения мудрых.
Но если человек, а иногда много людей — целые народы, не могут сделать этого разумно и понятно, то они называют знающих и ведающих колдунами. Плохо, когда неспособность и отсутствие желания понимать обыденные вещи, не говоря уже о тайных и скрытых, оборачивается бедой для носителей мудрости. Что вы делаете с теми, кого называете колдунами? Не отвечай, я знаю, да и ты тоже, ведь не зря же спас Ансси от неминуемой смерти. А в чём была его вина? В том, что он не такой, как люди окружавшие его. Теперь ты, Харальд, сын великого вождя, понимаешь разницу между колдуном и нойдой? Глаза твои отвечают сами — понимаешь. И я рад этому твоему прозрению. Почестями же и вниманием наши боги меня не обходят, поверь мне, Харальд, сын великого вождя. А люди…Они все живут по божьей воле и другой жизни не ведают…
— Прости меня, почтенный Каапо, за обиду, нанесённую моими словами. Теперь, даже про себя, я буду называть тебя только нойдой.
Со времени этого разговора минуло три зимы, но Харальд крепко держался своего обещания. С тех пор он очень изменился, теперь молодой норег больше слушал и меньше говорил, а всё свободное время проводил рядом с нойдой Каапо. Сын конунга возмужал и раздался в плечах, он уверенно и без устали передвигался на лыжах, а охота с его участием всегда была удачной. Прошлой весной у Ансси и Сохви родился мальчик, и они назвали его Харальдом.
