Для скорости затвердевания — в цемент можно будет попробовать добавить гипс — насколько помню, алебастр, а это тот же самый гипс — схватывался у меня при ремонте квартиры буквально за 5 минут. Думаю, добавляя его в цемент, можно ускорить затвердевание. К слову, и известняком и гипсом район Холмогор весьма богат.
Ну и возвращаясь к кучам шлака — стоит поэкспериментировать, добавляя шлак как наполнитель. Правда, вылезет проблема, что все это надо молоть очень мелко — насколько помню, цемент выглядит как тончайший, серо-голубой порошок — но тут можно попробовать позаимствовать технологии с пороховых мельниц.
Зато, если получиться — первым делом отольем фигурную брусчатку, мостить дороги от повальной грязи, затем, плиты перекрытия с железной арматурой и на закуску — шлакоблоки, утилизирующие гигантские следы доменных печей.
Надо будет еще провести исследования на раздавливание и слом полученных изделий — а то про номера бетона от 300 до 600 слышал, а как связана прочность с составом бетона — без понятия. Подозреваю, это цифры давления, которое выдерживает изделие, но подозрений для будущих инженеров мало — им надо знать точно. Будем восполнять пробелы.
А название, все же, оставлю — камедь. Так будет справедливо.
Подволакивая колеса, продирались к Вавчугу со стороны завода. Завод продолжал меня удивлять. Настоящий Феникс. Сколько не обрезал у этого дерева ветки — оно все куститься, разрастаясь вширь. Проезжали мимо цехов, совсем новых, судя по свежим срубам. И эти цеха стояли уже весьма далеко от основного завода. Просто предместья какие-то. Более того, небольшие цеха, вынесенные с основной территории — окружали домики рабочего поселка, а сами цеха дымили трубами паровых машин. Причем, дымили скромно, без черноты — что говорит о наличии газогенераторов. Кроме того, у дороги стояли столбы, все еще отливающие белизной, поверх которых шли пучки проводов на фарфоровых изоляторах. А ниже проводов, горизонт отчеркивала труба шарового цвета, подозреваю, что газовая. Надо будет поговорить с управляющим по поводу газовой техники безопасности.
Но в целом — будто в другой век въехали. Умилился. Потом спрятался внутри домика, надеясь спокойно доковылять до заводоуправления и своего дома, где младенец, по моим расчетам, уже не должен был так заполошно радоваться жизни.
Наивный. Оказывается, охраняющие меня морпехи — личности не менее приметные чем их объект охраны. Еще на дальних подступах к телеге начал подходить народ, интересуясь у правящего телегой морпеха моим здоровьем и новостями, а потом еще долго идя рядом, придерживаясь рукой за телегу, и продолжая обсуждение полушепотом. Дело в том — что морпех сказал, будто князь спит.
Теперь постепенно собирающаяся толпа галдела весьма громким шепотом и цыкала на громогласных вновь прибывающих. Даже грудь сдавило. Не просто другой век — а еще и другой народ. Ермолай смотрел на меня осуждающе — а мне недоставало сил выйти, и со всеми поздороваться. Трус, наверное — но это не помешало мне мысленно готовить речь — «Мы на пороге войны, а через месяц на заводе будет государь».
День приезда стал наградой за всё наше «героическое преодоление» препятствий похода. И не стоит вспоминать — что мы сами не вовремя полезли. Зато провели отличную проверку оборудования.
Вспоминая мое время — если директора «Автоваза» заставили бы ездить только на серийной «Ладе», вместе со всем остальным руководством завода — наверняка, «Лада» стала бы совсем иной. Почему директор концерна, в который входит «Мерседес», ездит только на авто своего производства? Почему другие директора заводов по всему миру гордятся своими изделиями и обязательно их используют сами? Почему директора швейных или обувных фабрик моего времени и отечества — не носили свою продукцию, предпочитая иностранную? Откуда это пошло? От Петра? Возможно. Но теперь порублю эту корни в капусту! В Москве уже сейчас становятся более модны фасоны моего старичка-портного, чем веянья западных послов. Более того, судя по отчетам все того же портного — западные дамы и их кавалеры к нему в очередь стоят, да еще и пихаются, стараясь побыстрее проскочить на прием. Моя московская поточная швейная фабрика работает с перегрузом, что говорит и о высоком потреблении среднего сегмента — служек и приказчиков. Элементы новой военной формы уже видел на крестьянах — особенно им по душе пришлась стеганная зимняя подстежка, которую они носили отдельно. Как именно она к ним попала — это отдельный разговор — поставил эти факты на вид и Вейде и Липкинскому заводу.
Но факт остается фактом — Россия, медленно, кряхтя, обзаводилась своей модой, своими аксессуарами и своей гордостью за все это. Да, сценарии балов и этикет пока заемные — но уже озадачил творческую часть итальянского десанта. Пусть, для начала, Щелкунчика поставят — зря, что ли, корпел ночами над сборником сказок. Потом будет еще больше. Дам Ермолаю почитать «Мастера и Маргариту» в моем пересказе — интересно, удавит или нет? Коль живой останусь — Ермолай еще об этом не раз пожалеет…
Вечер прошел отлично. Мне даже дали попариться в бане. Сбывшаяся мечта …. Нирвана с гурией, пусть и с одной. Пар клубился под черным потолком, прилипшие к разгоряченному телу листики одуряюще пахли окончанием долгого пути. Веник вышибал из тела все сомнения, оставляя только расслабленность. Какие мысли о свеях?! Думы! Брысь из моей головы! Заходите завтра, и мы вас порвем.
Сегодня праздник единения! Кругом близкие сердцу люди, натопленная баня, жар по телу, и легкий холодный сквознячок по ногам. Жбан квасу, с черпаком, ничуть не меньшим того, который стоит в кадушке с заваренной можжевельником водой, для плескания на камни в парилке. Свежая льняная одежка приятно прилипает к еще влажному телу. Дома. Кузьма, незнающий, чем еще угодить. Ермолай, снисходительно взирающий на эту суету, и уже практически прописавшийся в моем доме. Надежда, хвастающая карапузом, который серьезно меня рассматривал и пробовал натуральность бороды. Тая, грустно глядящая на младенца, познающего мир тактильным способом.
Свеи? Считайте, нет более этой проблемы. Не дам порушить чувство дома всепожирающим пламенем затянувшейся войны.
А ведь у свеев есть такие же дома, где счастливая мать хвастает перед уставшим воином младенцем, тянущим пухлые ручонки.
И нет выбора. И мы, и они — «за Честь и Родину». Все правы. А виноват обычно стрелочник.
Куда деваться?! Кто в очереди на стрелочника последний? Никого? Значит, буду первым — но войну закончу быстро. Желательно одним ударом. Хотя, судя по стратегическим прикидкам — ударов будет три, разнесенных по времени. Но людей ляжет все одно меньше, чем от 20 лет войны. Только об этом никто не знает, и на стрелочника повесят особую жестокость и бесчеловечность. Не сейчас, так лет через 300.
