— Цель и время начала наступления? — будничным тоном спросил штабс-капитан Ильин.
— Вы все узнаете на месте. Секретность, господа!
— Бух! Бух! Бух! — стучат солдатские сапоги по дороге. Мы выдвигаемся к линии фронта. Полковые колонны растянулись на порядочное расстояние. Впереди всех идет конная разведрота. За нею стройными ротными колоннами двигаются гренадеры, саперы, связисты. Позади движутся пулеметные повозки, за ними — артиллерия полка: привычные трехдюймовки и легкие полевые гаубицы. Еще дальше — минометная команда и обоз.
Казимирский с Лиходеевым топают в голове нашей колонны, а я с Савкой — в конце.
Идти не то чтобы очень весело — когда я нацепил на себя всю положенную амуницию, почувствовал себя верблюдом. Даже при условии, что мой ранец ехал отдельно — вместе с ротным обозом, — получалось тяжеловато.
Конечно, во времена оные — в учебке — мне пришлось побегать в «полной боевой», а в Чечне-то — мы все больше на БТР или на «уралах» рассекали…
Но сейчас — другое дело и другое тело. Да и амуниция образца 90-х годов XX века не в пример практичнее амуниции года 1917-го. Тут все надо подгонять до миллиметра, ибо всего до хрена и размещается исключительно на поясе. Если бы не плечевые ремни — вообще труба.
— Бух! Бух! Бух! — Мерный топот множества ног постепенно вводит в какое-то гипнотическое состояние.
Жара, пылища, мошкара… Все тридцать три удовольствия.
На ходу внимательно осматриваюсь по сторонам: признаки серьезного наступления налицо. Прифронтовая полоса буквально забита частями русской армии — видны позиции тяжелой артиллерии. То и дело мимо нас проскакивают кавалерийские разъезды, мелькают посыльные, связисты.
Сквозь грохот сапог, скрип телег и сопровождающую повседневную жизнь русского человека матерщину мне послышался странный тарахтящий звук — подвывая мотором, навстречу колонне катил мотоцикл. На вид — гибрид горного велосипеда с машинкой для стрижки газонов. На узком длинном седле, крепко вцепившись в руль руками в громадных кожаных крагах, восседал пропыленный самокатчик. На голове кепка козырьком назад и очки-консервы.
У меня перед армией был мотоцикл «Ява» — летал на нем как сумасшедший, но к этому агрегату я бы и близко не подошел. Экзотика, блин…
— Вашбродь! — От головы колонны мелко рысил нам навстречу Лиходеев.
— Ну что там случилось?
— Господин поручик отослал проверить — не растянулись ли.
— Не растянулись вроде. — Я окинул взглядом шагающий строй. — Четве-о-ортый взвод, шире шаг!!! О! А это еще кто такие?
По обочине дороги нам навстречу разрозненными группами движутся какие-то пехотинцы. Хмурые, серые, небритые и замызганные, в худом заношенном обмундировании.
— Это, вашбродь, линейная пехота. Та, что тут фронт держала да в траншеях всю зиму просидела. Отводят, видать, на переформирование. — Фельдфебель недобро зыркнул на плетущихся оборванцев. — Эвона, так и рыщут глазенками-то, ироды. Как бы Филька там, в обозе, чего не проворонил!
— Чего это ты их так?
— Да ведь линейные — это ж первейшие воры. Глазом моргнуть не успеешь — непременно чего-нибудь сволокут: кусок сахару, котелок, походную кухню, заводную лошадь, пушку… Да хоть самого императора германского упрут и в борщ сунут. Такие социял-дымокрады, что ой-ой-ой…
Да-а-а…
Век живи — век учись!
Плотной группой мы — офицеры 3-го батальона — в сопровождении ординарцев идем проводить рекогносцировку.
Пройдя насквозь обгорелые, но уже начавшие заново зеленеть останки небольшого леса, выходим на открытое место.
Километра за два до линии фронта начинается жуткий постапокалиптический пейзаж. Та самая «лунная поверхность», о которой я прежде только читал. Ни кочки, ни холмика, ни деревца, ни кустика… Воронки, воронки, воронки…
Развороченная земля практически без травы вся изрезана траншеями, ходами сообщений, капонирами, блиндажами, пулеметными гнездами.
Сразу же втягиваемся в бесконечные извилистые переходы полного профиля, тянущиеся эмпирическим зигзагом до самой первой линии окопов.
Сопровождает нас усталый и апатичный подпоручик из «аборигенов», державших оборону на данном участке, — 6-го финляндского полка. На бледном лице офицера ярко выделяются болезненно-красные глаза в темных полукружьях от недосыпа и напряжения.
В ходах сообщения то и дело натыкаемся на «бледные тени» наподобие тех, что встретились нам на дороге. Солдаты в грязном заношенном обмундировании — худющие, угрюмые и молчаливые — занимаются своими повседневными делами: кто-то спит, кто-то ковыряет ложкой в котелке, кто-то возится с оружием. При нашем появлении они равнодушно козыряют и уступают дорогу.
Однако во всем виден порядок — окопы и переходы укреплены плетнем или досками, а дно устелено кругляком и горбылем.
Минуем минометную позицию — квадратную площадку с капониром. Тут установлена пара вполне даже современных минометов солидного калибра, сделанных по схеме «мнимого треугольника».
— «Система Стокса» Путиловского завода, — сообщает сопровождающий нас офицер, видя мой заинтересованный взгляд.
— А какой калибр?
— Четыре дюйма!
Неплохо! Нечто среднее между полковым и батальонным минометом. И конструкция вполне прогрессивная.
Я в музее, в Питере, видел всякие чудесатые приспособления времен Первой мировой. Так там такие экземпляры есть, что мама не горюй…
Продолжаем путь.
Время от времени слышны одиночные разрывы снарядов — это ведет беспокоящий огонь немецкая полевая артиллерия. Изредка прилетают гостинцы калибром покрупнее — подозреваю, дюймов эдак около шести.
Пройдя через этот лабиринт, оказываемся у мощно укрепленного блиндажа — крыша в пять накатов и более метра земли сверху. Это — ротный командный пункт.
По очереди заходим внутрь, в узкое помещение с бревенчатыми стенами и низким потолком. У самого входа за ширмой расположился связист со своими телефонами. Он что-то старательно записывает, высунув кончик языка и прижимая трубку к уху плечом.
Посредине — заваленный картами стол. Нас встречают два офицера — командир батальона капитан Патрикеев и адъютант подпоручик Роотс.
Короткий деловой разговор, обмен мнениями.
Офицеры нависают над картой немецких огневых точек, составленной финляндцами, — слушают комментарии, задают вопросы.
А на меня напал какой-то ступор.
Стою… Молчу… Слушаю…
И понимаю, что ничего не понимаю. Просто не воспринимаю. Сознание почему-то отказывается фиксировать информацию.
