'И прожили вместе ровно год…' – Григорий посмотрел на бензиномер. Стрелка дрожала у красной черты. Пора на посадку!
Круто спикировав к посадочному 'Т', Кравченко убрал газ и, резко сбросив скорость на выравнивании, выпустил посадочные щитки. Затем, над самой землей, в ускоренном темпе вращая рукоятку, выпустил шасси. Сорок два оборота. Пятнадцать секунд… Такую посадку он отрабатывал на всякий случай, как вынужденный выход из боя с посадкой под угрозой атаки противника. Только в реальном бою надо будет садиться еще быстрее – не выпуская шасси, на 'брюхо'.
Кравченко хорошо запомнил, каким беспомощным он себя чувствовал, когда его подбили в том, самом первом в его жизни, бою и он планировал с заглохшим мотором…
Самолет он притер на три точки у самого 'Т'. Как и положено прославленному асу.
Зарулив на стоянку и отстегнув привязные ремни, Григорий пружинисто выпрыгнул из кабины. Все мышцы приятно ныли. 'Эх, хорошо…' – потянулся он.
К стоянке подкатила 'эмка' начальника аэродрома. Из нее выскочил комбриг Сузи и замахал Григорию рукой, подзывая к себе. Кравченко отстегнул лямки парашюта, забрал у техника фуражку и поспешил к машине.
– Здравия желаю, товарищ комбриг!
– Здравствуй, Григорий Пантелеевич! Мы тебя уже тут заждались!
– Летал согласно плану полетов.
– Да, знаю я. Давай садись и дуй в Москву! Начальник Управления ВВС срочно вызывает.
– Что-то случилось опять?
– Да, нет, вроде ничего.. Тьфу-ты, чтоб не сглазить! Вызвали тебя и Рахова. Без объяснения причин. Он уже уехал. Давай догоняй…
Григорий кинул на заднее сиденье реглан и сел рядом с шофером, который только этого и ждал. Завизжали шины и 'эмка', быстро набирая скорость, понеслась вперед…
День был прекрасный. Лето, опережая календарь, уже вступило в свои права. Григорий, положил фуражку на колени, опустил боковое стекло и выставил наружу ладонь. Они мчались по широким проспектам столицы, и только что политый асфальт лихо шелестел под колесами.
Когда им приходилось притормаживать на перекрестках, юные москвички в легких летних платьях, переходя дорогу, вовсю заглядывались на молодого летчика-майора, на темно-синем френче которого сверкало сразу аж три ордена. Григорий делал вид, что не замечает этих взглядов, но, поймав белозубую улыбку озорной чернявой дивчины, не удержался и широко улыбнулся ей в ответ…
Вспыхнув на мгновение, улыбка тихо растаяла на его лице. Чем-то неуловимым эта неизвестная москвичка напомнила ему Полину Осипенко.
'Как она рвалась в небо!..' – подумал Григорий.
Они были знакомы с Полиной еще с лета тридцать первого. Хотя какое это было знакомство! Он – стриженный, вечно голодный, восемнадцатилетний курсантик, а она – взрослая двадцатипятилетняя замужняя женщина.
Ее муж, Степан Говяз, служил летчиком-инструктором в авиашколе, а Полина работала буфетчицей. Платье в цветочках, белый фартучек с маленькой голубой эмблемкой школьной столовой. И, кажется, не была она тогда такой рослой, крепкой и решительной, какой ее потом узнала вся страна. Впрочем, кисейной барышней она и в те времена не выглядела. А как загорелась стать пилотом, так и вовсе на нее управы не стало.
До самого Климента Ефремовича дошла, но добилась, чтобы ее зачислили в авиашколу! Но сначала мужа одолела, чтобы научил ее летать.
'Вот, настырная дивчина была!..' – усмехнулся Григорий.
Учебные полеты происходили на нескольких площадках, куда к полудню на самолете У-2 привозили стартовый завтрак. В этих полетах муж разрешал ей подержаться за управление. Так она летать и выучилась…
Снова он услышал о Полине уже в тридцать шестом, когда в Кремле на Всесоюзном совещании жен командного и начальствующего состава она на всю страну пообещала с трибуны 'летать выше всех девушек мира!'.
И, кстати, слово свое сдержала. Три международных женских рекорда высоты, два международных женских рекорда дальности! За эти рекорды и ордена имела. А прошлой осенью за дальний беспосадочный перелет ей присвоили звание Героя! Вся страна за нее переживала, вся страна ей гордилась. Знали ее, правда, уже как Осипенко. Фамилию она поменяла после нового замужества. Не удержал Степан жар-птицу…
Да и фамилия у него была какая-то совсем не геройская.
Григорий познакомился со вторым мужем Полины, летчиком-истребителем Александром Осипенко, пару месяцев назад, когда Михаил Иванович Калинин им обоим вручал в Кремле грамоты Героев Советского Союза и ордена Ленина. Григорию – за Китай, а Александру – за Испанию.
'Вот так и встречаемся… Раз в полгода. От указа, до указа… Да еще на похоронах…' – Кравченко нахмурился. Что-то его сегодня заклинило на похоронные темы. Об этом думать – только беду накликать! Он покосился на шофера, как будто тот мог прочесть его мысли и неправильно понять.
'Хватит раскисать, Григорий Пантелеевич! Не к лицу летчику-испытателю Герою Советского Союза такие настроения! Лучше давай подумаем, зачем тебя начальство вызывает. Наказывать, вроде, особо не за что. Поощрять тоже…' – гадал Григорий.
В этот момент 'эмка' подъехала к крыльцу Управления ВВС РККА. Кравченко выскочил из машины, взбежал по лестнице и, козырнув дежурному, хотел доложить о прибытии. Но полковник нетерпеливо замахал рукой:
– Давайте, давайте товарищ майор, уже все собрались!
Григорий быстрым шагом поднялся на второй этаж и вошел в приемную начальника Управления ВВС командарма второго ранга Локтионова. Она была переполнена летчиками, оживленно разговаривавшими между собой. Сплошь знакомые все лица.
'Оба-на! А ты-то сетовал, что редко видимся!' – подумал Григорий, пробираясь сквозь толпу, и на ходу пожимая протянутые руки.
От блеска орденов рябило в глазах. Полковники, майоры и капитаны, большинству из которых не было еще и тридцати. В основном это были 'испанцы'.
'Ага, вот и 'китайцы'!' – Григорий поздоровался с Леонидом Орловым и Александром Николаевым, а затем поискал глазами Рахова.
Виктор стоял рядом с 'испанцами', которых хорошо знал по летно-испытательной работе и вместе летал в 'красной' пилотажной пятерке во время воздушных парадов. Борис Смирнов возбужденно развивал какую-то мысль, что-то втолковывая Павлу Коробкову и Сергею Грицевцу.
Всех интересовало, зачем их собрали. Да еще по персональному отбору, из самых разных мест. Высказывались самые разные предположения, одно другого фантастичней. Но все сходились на том, что это не спроста.
В приемную, так и не оправившись после тяжелейшей прошлогодней аварии, и сильно хромая, вошел комкор Смушкевич. Пилоты кинулись к своему любимцу и покровителю с вопросами, но он только махнул рукой и скрылся за дверью кабинета Локтионова.
