— Вы в Японии не так давно и еще не понимаете нашей специфики. — Ага, так и сказал: «нашей». Потихоньку вживаюсь в местные реалии.
— Двадцать миллионов человек живут на четырех небольших, по европейским меркам, островах. Белковой пищи мало, выращивание риса — весьма рисковое занятие. Ловля рыбы также не гарантирует стабильного питания, да и запасать морских гадов трудно. Свободной земли нет. Крупного животноводства нет. Пара засушливых лет — и крестьяне начинают убивать новорожденных, отвозить пожилых родителей в горы. Поймите, самоубийство — это способ саморегуляции общества. Важный и нужный ритуал. Представьте, что вам в Португалии запретят корриду.
— Да как можно сравнивать убийство быка и человека?! — Глаза иезуита просто мечут молнии.
— Можно, можно. Не исключено, что пройдет лет пятьсот — и у вас в стране появятся люди, которые скажут, что страдания быка ничем не отличаются от страданий человека. Что он тоже живой, чувствует. Издеваться и втыкать дротики в холку ради развлечения — негуманно. Вы же священник! Смотрите на все sub specie aeternitatis.[38]
— Вечность — это Бог! Он прямо в Библии запрещает самоубийство! Это один из смертных грехов. Человек, нарушивший волю Бога, отказавшийся от дара жизни, попадает сразу в ад.
— По мне, сознательно приезжать в Иерусалим, зная, что через несколько дней тебя подвесят на кресте, — это и есть натуральное самоубийство. В этом смысле Иисус Христос очень похож на самурая — исполнил свой долг до конца.
— Не богохульствуйте! — Священника трясет от ярости. — Это была крестная жертва, выкуп перед Богом Отцом за все грешное человечество!
— Ну и эти самураи — тоже жертва и тоже выкуп. Только не за все человечество в целом, а за японскую нацию в целом и за наш клан в частности. Сам пожил — дай пожить другим. Поймите, они — жертвы той среды, в которой приходится жить. Клан Сатоми не может себе позволить раскола и смуты — кругом враги. Цена такой розни — десятки тысяч жизней, что, согласитесь, много больше, чем эти десятеро.
— Вы… вы… — не мог подобрать слов священник. — Варвары!
Сказал и, видно, испугался.
— Разве варвары могут перед смертью написать такое? — Я подозвал Хиро и взял у него лист с предсмертными стихами. — Послушайте, я вам переведу:
Улетая в небо,
Губами касаюсь снежинок,
Пролетающих мимо.[39]
Или:
Багрянцем в небеса
Взлетают опавшие листья.
Вихрь уносит мечты.[40]
Ну разве не потрясающие хайку?[41] Человек в двух шагах от неведомого, его ждет боль и ужас смерти — и в чем же он находит силы?
— Бесконечность, Филипп, — она не в Боге. Она внутри нас.
— Какая мерзость возвеличивать смерть! — Иезуит аж весь передернулся. — Я сейчас же уезжаю! Сию же минуту.
— Никуда вы не уезжаете. — Я жестом подозвал мацукэ: — Мураками-сан, проследите, чтобы сеньора Родригеса и его людей устроили в городе получше. Он у нас еще задержится.
Мисаки поклонился, а я махнул рукой. Крик боли, свист клинка — первая голова покатилась по двору. Эта картина мне будет сниться всю оставшуюся жизнь.
Нельзя сказать, что я так легко дал согласие вассалам дяди последовать вслед за ним. Я против самоубийства как метода. Но вместе с тем я начал принимать реальность такой, какая она есть. Совершить сэппуку — это, по местным обычаям, доблесть и честь. О таких героях будут рассказывать детям, предсмертные стихи читать женам и друзьям. Попади эти люди в тюрьму, а подвалы Тибы позволяли разместить хоть сто узников, — жертв может быть намного больше. Например, могут покончить с собой из-за позора отца дети самурая или жена. Тут женщины-самураи имеют те же права, что и мужчины. Правда, кончают с собой они не вскрывая живот, а перерезая горло, но суть от этого не меняется. Я решил проявить благородство — назначить семьям хорошую пенсию, а сыновей взять в свое личное войско. Так что самураи уходили в великую пустоту с гордо поднятой головой, а моя совесть по местным меркам была чиста.
Кроме того, из приехавших с Ёшитойо остается мой брат и тот самый носатый японец со сбитыми костяшками. Он оказался любопытной личностью. Мацукэ уже доложил мне, что товарищ не так прост, как кажется. Не исключено, что он связан с пиратами вако, которые предположительно имеют базу на самой оконечности полуострова Босо. А еще этот самурай вез садок с почтовыми голубями. Для связи с кем? На этот и на другие вопросы теперь предстояло ответить нашему главе ГБ.
А мне же следовало закрепить успех (если так, конечно, можно назвать убийство дяди) и встретиться с главами семей куни-сю. Сельские отряды уже начали собираться под стенами замка, и первым прибыл Самаза Арима.
Обработку провинциальной аристократии мы построили следующим образом. При въезде в замок региональный лидер проезжал мимо галереи из отрубленных голов бунтовщиков, насаженных на колья. Венчала галерею забальзамированная голова моего дяди. Оказалось, что наш аптекарь не только хороший доктор, но и неплохой бальзамировщик. Так что после снятия швов у меня на голове Кусуриури еще успел обработать дядины останки.
Куни-сю спешивались, и их приветствовал генерал с моим братом. Хайра, после того как протрезвел и осознал, что произошло, — здорово пришел в ум. Никакого прежнего раздолбайства, глупых ухмылок. Я объяснил брату, что Ёшитойо замешан в смерти отца. От этой новости брат, конечно, выпал в осадок. Кроме того, нам предстоит война на выживание с Огигаяцу, и не исключено, что с Ходзе тоже. Брат впадает в задумчивость. Понимает ли Хайра, что Ходзе и Огигаяцу — это фактически уже один большой клан, который сильнее нас в разы? Вроде понимает, кивает. Так что от сплоченности Сатоми, от верности и энергичности наших самураев зависит жизнь всех. От мала до велика.
В общем, пиар нового дайме начинался еще на крыльце донжона. Хайра с печальным видом рассказывал самураям о предательстве дяди, капитанов и лейтенантов Итихары. Дальше генерал демонстрировал письменные показания свидетелей, ну а финальную шлифовку производил уже я.
В этом мне помогали жена и «писатель». Тотоми давала общие сведения о семье и ее лидере, а рыжеволосый мацукэ, перелистывая досье своего приемного отца, искал различный компромат. Первым под наш конвейер попал Самаза Арима — тучный самурай с мясистым лицом и высокой косичкой. Вошел, опасливо осматриваясь, низко поклонился. С кряхтеньем сел перед помостом на подушку. Пока служанки наливали ему чай, пока он его, отдуваясь, пил, Тотоми с Мураками тихонько обрисовали мне ситуацию с уездом Гои, которым управлял Арима.
