Нехитрая история моего короткого побега не стоила бы того, чтобы о ней рассказывать, но в то утро я запаслась самым лучшим оружием против всех напрасных обвинений, к тому же это был последний день моей относительной свободы. К вечеру мы уже въехали в Петербург, и скоро я стала настоящей пленницей.
Города не видела. Только слышала, как окованные железом колеса и стальные подковы лошадей гулко стучат по брусчатке столичных улиц. Я, сжавшись в комочек, сидела в темной карете, с плотно зашторенными окнами и трусила.
Вяземский еще во время дневного кормления лошадей сказал, что ему предписано привезти меня в Зимний дворец. Мои спутники наперебой старались оказывать мне знаки внимания и хоть как-то ободрить. Я видела, что все меня жалеют и хотят помочь, но никто не знает, что нужно для этого сделать. Потом я простилась со всеми поочередно и села в карету. Больше встретиться со своими вынужденными тюремщиками мне не довелось.
Мы долго ехали по мощеным улицам, потом четверть часа стояли на месте, как я догадалась, перед какими-то воротами, въехали во двор и, наконец, окончательно остановились. За стенками кареты была слышна чья-то негромкая речь. Потом я услышала, как Вяземский отдал команду, и лошади моих кирасиров зазвенели копытами по каменной мостовой.
После этого довольно долго ничего не происходило. Я вслушивалась в незнакомые звуки, но там, в дворцовом подворье, судя по всему, текла обычная ночная жизнь.
Мой приезд не вызвал ни у кого никакого интереса. Я попыталась ловить мысли окружающих. Какой-то, оказавшийся неподалеку человек, скорее всего часовой, лениво отметил про себя, что в карете привезли какого-то преступника и начал вспоминать о недавнем свидании с женщиной. Он мысленно корил ее за плохой прием, скаредность и подозревал в неверности.
Прошло никак не меньше часа, когда, наконец, открылась дверца кареты и в нее заглянула полная старуха в ватном салопе и оборчатом парчовом чепце. Она была со свечой в руке. Всунув ее внутрь кареты, она подслеповато уставилась на меня, осветила лицо и велела выйти наружу. Я молча повиновалась.
Была поздняя ночь. Старухе хотелось спать, и она сетовала, что еще за докука свалилась ей на голову и как бы скорее от меня отделаться. Я вышла, встала на каменную брусчатку двора и осмотрелась, куда забросила меня судьба. Карета стояла в каком-то дворовом закутке, со всех сторон огороженном стенами кирпичного здания с красивыми окнами.
— Ну, что встала столбом, нечего глазами зыркать, — рассердилась старуха, — еще будет тебе время наглядеться!
Приструнив меня, она плотней запахнула от ночной сырости ватный салоп, и пошла вперед, показывая дорогу.
Мы поднялись на невысокое крыльцо, вошли в помещение и начали подниматься по крутой каменной лестнице. Провожатая шла медленно, через каждые несколько ступенек останавливалась и боролась с одышкой. Я пока не произнесла ни слова, еще не зная, как себя вести в новой обстановке. Старуха, казалось, про меня забыла, думала о своих больных ногах и о том, что с каждым разом ей все труднее подниматься по лестницам.
Наконец мы добрались до самого верха, там, где лестница кончалась небольшой площадкой. Провожатая последний раз постояла на месте, восстанавливая дыхание и, наконец, обратила на меня внимание:
— Что, девка, плохо за старыми людьми по лесенкам бегать?
Я удивилась такому обращению. За последнее время уже привыкла, что меня называют сударыней, но тотчас догадалась, почему моя спутница ошиблась. Я как надела купленный утром сарафан, так в нем и оставалась.
— Чего в том плохого, бабушка, все когда-нибудь будем старыми, — в тон ей ответила я.
— Будете, если доживете, — с внутренней усмешкой подтвердила она.
Такое начало пребывания во дворце мне не понравилось, но я знала, что за ее словами нет никакого особого смысла, и согласно кивнула головой.
— Ладно, чего тут стоять, пойдем, покажу, где ты ночевать будешь, — сказала она и отворила дверь в какой-то длинный, темный коридор.
Мы прошли мимо нескольких закрытых дверей, и оказались в узком тупичке оканчивающимся дверью.
— Вот здесь пока и поспишь, — сказала старуха.
Она отперла замок, и мы вошли в крохотную комнату, с маленьким окошком под самым потолком. Я окинула взглядом свое новое узилище. Кроме стоящей на подоконнике оплывшей сальной свечи в жестяном подсвечнике смотреть тут было нечего. Из мебели тут был только узкий тюфячок без одеяла и подушки, лежащий прямо на полу.
— Это и есть твои дворцовые хоромы, — сказала старуха, пропуская меня внутрь. — Очень захочешь выйти по нужде, постучи в дверь, я сплю рядом, в соседней светелке. Но зазря меня не буди, я этого не люблю!
— Хорошо, бабушка, — сказала я. — Только меня целый день не выпускали из кареты и мне бы лучше…
— Ну что за народ бестолковый! Ты что, не могла сказать раньше?! — рассердилась она.
— Так ты меня не спрашивала, — покаянно ответила я, — чего ж мне было поперек батьки лезть в пекло!
Старуха хотела рассердиться, но раздумала и, ворча больше для порядка, отвела меня в здешнее отхожее место.
Пока она меня ждала, вспоминала свою молодость. Я чем-то ей напомнила саму себя много лет назад. Из ее воспоминаний я узнала, что в царское услужение она попала юной девушкой прямо из деревни. Понравилась какому-то Ивану Ивановичу, о котором старуха вспомнила мельком и с неудовольствием. Он привез ее в Петербург и целый месяц продержал в своих любовницах. Когда она ему наскучила, пристроил в ученицы к горничной. Больше ничего интересного о ней я узнать не успела. Старуха начала сердиться, что я заставляю ее долго ждать, и мне пришлось поторопиться.
Пока меня не было, она окончательно проснулась и ее потянуло на душевный разговор. Он довела меня до «узилища», но сразу не ушла, а осталась поболтать. По сарафану и косе она определила мою крестьянскую принадлежность и ошибочно решила, что меня привезли на потеху какому-нибудь вельможе.
— Ты девка, ничего такого о себе не думай, — подпирая плечом стену моей каморки, поучала она. — Как ты есть особа женского звания, то должна терпеть и смириться. Такая, видно, наша бабья судьба. Не ты первая, не ты последняя. Я сама в молодости была красавицей и за это много претерпела, зато сладко ела и мягко спала. Мной иной раз даже генералы не брезговали! Как-то сам светлейший князь Григорий Александрович Потемкин меня заметил, здесь пощупал, — она указала на объемную грудь, — по заду похлопал и велел явиться к нему ночью с докладом!
От удовольствия памяти она прищурила глаза, потом вздохнула и рассказала конец истории:
