— Арматурой их не достанешь,— деловито заметил, крепыш в кожаной куртке.— Тут огнестрел нужен. ,;
— А я бы их просто руками душила, упырей! — peшительно заявила полная женщина в застиранном ки тайском плаще и продемонстрировала собравшимся, свои мозолистые и действительно крепкие руки.
Я быстро уложил в пакет свое пиво и зашагал дальше, ежась от мороси, проникающей в самые интимныеместа моего организма.
Я шел и думал о том, что, найдись сейчас среди этой случайной группы недовольных горожан один решительный и бескомпромиссный гражданин, я бы легко, пошел за ним громить не только Смольный, но и ни в чем не повинный японский ресторан на ближайшем перекрестке. Потому что даже успешно управляемые телевидением эмоции все равно требуют выхода, и этот выход — отнюдь не драка стенка на стенку с болельщиками чужой футбольной команды.
Я ощущал смутное беспокойство — мне, разумеется, не нравилось ни наше правительство в целом, ни его продажные, тупые и лживые чиновники в отдельности, но и темная стихия не менее тупой и продажной толпы меня тоже совсем не привлекала…
У самой станции метро я увидел знакомую вывеску и, вспомнив ночные страхи и дневных гопников, зашел внутрь.
За прилавком небольшого спортивного магазинчика стоял пожилой худощавый мужчина с нервным, подвижным лицом и быстрыми глазами, стреляющими то в зал, то на улицу, хорошо видимую через одну огромную витрину.
— Мне, пожалуйста, вон ту бейсбольную биту.—Я показал на красивое, но на удивление недорогое деревянное изделие.
Продавец стрельнул в меня глазами, потом в прилавок и наконец сказал:
— Не хочу вмешиваться в ваш выбор, но алюминиевая бита более практична. То, что вы выбрали, сломается после двух-трех ударов. Китайская поделка, понимаете?
Я с интересом заглянул в его живые, скользкие глазки и согласился:
— Хорошо, я возьму алюминиевую. И три бейсбольных мяча, пожалуйста.
Продавец нахмурился и снова внимательнейшим образом изучил прилавок.
— А где вы видели здесь мячи? — спросил он, нервно дергая сразу обеими бровями.
Я улыбнулся, и он тут же с облегчением улыбнулся в ответ.
— Фу, я думал, вы всерьез,— сказал он, принимая у меня деньги, выбивая чек и вручая увесистую алюминиевую биту.
Я попросил упаковать покупку, потому что мне еще ехать с ней в метро, и он принялся искать пакет подходящих размеров.
— Но ведь, согласитесь, это в самом деле странно,когда люди покупают только бейсбольные биты и совсем не покупают мяч ей,— заполнил я вынужденнуюпаузу.
Продавец наконец засунул в пакет биту и, почти не дергая лицом, сказал на прощание:
— Странно совсем не это… Странно, что наш хозяин уже второй месяц никак не может поставить решеткуна витрину. К примеру» вы со своей битой теперь можете войти к нам даже дн:ем, а хозяина это совсем не волнует.
Я пожал плечами:
— Типа, приглашаете зайти?..
— Да уж найдется кому пригласить… — с непонятным раздражением ответил продавец и отвернулся к кассе.
А я пошел к метро, на ходу заталкивая маленький пакет с котлетами и овощами в большой, где покоилась '' бита.
Всю дорогу в вагоне я провел стоя, прижатый толпой к угловому поручню, откуда было видно только множество спин и один рекламный плакат про какие-то говяжьи сосиски. Рекламный слоган сообщал, что сделаны эти сосиски с душой. Через пару остановок на креативную глупость обратил внимание своей спутницы некий молодой человек. Он сказал ей восторженно:
— Смотри, Ань, до чего дошел прогресс!.. Коров теперь утилизируют по полной программе, даже душу в сосиски упаковывают. Интересно, как у них это получается ?
Барышня испуганно покосилась на плакат, но промолчала, зато откликнулась пожилая пассажирка рядом:
— Да нет, они душу не в сосиски запихивают. Они сначала всю душу у коровушек выматывают, а потом на Запад продают.
— Точно!—воскликнул интеллигентного вида мужик, поворачиваясь к парочке своим узким скуластым лицом, на котором едва поблескивали очки в тонкой оправе.— Они говяжьи души на Запад толкают, под видом загадочной русской души!
— Ты, монголо-татарин хренов, русскую душу не трогай!..— встрял в разговор бритый от макушки до подбородка широколицый юноша, зажатый толпой возле самых дверей вагона.— Здесь тебе не Казань! Здесь русские молчать не будут, а сразу рога поотшибают!..
— А чего в Казани было ? По телику так толком ничего и не сказали. Что было-то?..— с любопытством спросила у бритого пожилая пассажирка.
Что-что… Что и в Дагестане,—хмуро отозвался бритый.— Русский язык требовали отменить. И суверенитета еще хотели, бляди косорылые…
— Забыли Ивана Грозного! Уж он бы показал татарве поганой, кто на Руси хозяин! – раздался возмущенный бас здоровенного широкоплечего дедка, сидящего с рюкзаком прямо возле меня. Увы, дослушать политне-корректную дискуссию мне не довелось, ибо поезд приехал на мою станцию, и я пошел пробиваться к выходу, толкаясь и размышляя о том, почему мне тоже обидно было услышать такое пошлое сравнение загадочной русской души с говяжьей.
Ведь, насколько я понял из своей семейной мифологии, рассказанной еще покойной матушкой, мой генотип на треть состоял из пронырливых еврейских ну-клеотидов, а еще на треть — из бессмертных татарских хромосом. Последняя треть, возможно, была действительно русской, но это же не повод взбрыкивать в метро на незнакомых граждан… Тем не менее за русскую душу стало обидно всерьез, и я даже подумал, а не влепить ли скуластому интеллигенту битой в ухо, если он тоже выйдет на моей остановке.
Но интеллигент остался в вагоне, благоразумно отвернувшись от народа к стенке, и вдобавок спрятал лицо за газетой. Поэтому я молча пошел себе на улицу Очаковскую, поеживаясь от плотной сырости вялого но бесконечного питерского дождика.
Сумерки уже накрыли сквер бывшей поликлиники, но с бейсбольной битой в пакете идти к зданию оказалось не в пример спокойнее, и я даже потратил минут пять на осмотр дома с обратной стороны.
Окна первого этажа были заперты, а вот на втором одна рама была распахнута настежь, и я решил запереть ее сразу же, как только войду внутрь.
Я отпер двери парадного входа своим ключом и, не заходя в регистратуру к Палычу, прошел к маршевой лестнице. Там, в полумраке фиолетовых теней, на меня
вдруг снова накатила волна тревожных скрипов и невнятных стонов, поэтому я вытащил из пакета биту.
С дубинкой в руке прогулка на второй этаж оказалась быстрой и простой. Я нашел распахнутое окно, надежно запер его на обе щеколды и спустился вниз, небрежно постукивая битой по всяким медицинским шкафчикам и стульчикам, попадавшимся мне на пути.
