Илья Тё - Евангелие от Ники

— Вы ведь дворянин, не так ли? — попытался упрекнуть его я.

— Ах, бросьте риторику, Государь, сейчас не до нее!. Риторика нам пригодится, но только Думе, а вовсе не старой власти.! Сейчас ситуация предельно проста: я. Я не могу повернуть назад. Во-первых, потому что не хочу, а во-вторых — потому что не в силах! — голос Родзянко казался мне откровенным. — До расположения Штаба я ехал в сопровождении восставших солдат гарнизона. Они сидели на подножках моего автомобиля, сверкая пристегнутыми к винтовкам штыками. Как вы думаете, что будет, если я сейчас выйду к ним и объявлю, что сдаюсь? То же самое касается и всей Думы. Если Таврический хотя бы заикнется о том, чтобы идти на попятный перед «старой властью», нас перережут в течение десяти минут. И хорошо, если перережут, могут вытворить и похуже.

— Оставьте, жалости не вызывает, — покачал головой я.

— А жалость мне не нужна. Пожалейте лучше себя, Ваше Величество!

— Я сижу в Ставке в окружении армейских подразделений, чего мне боятся?

Родзянко звонко рассмеялся:.

— Телеграфа, Ваше Величество. Самым страшным оружием нашего времени являются не пушки и аэропланы, а телеграф! Пока еще бунтом охвачена только столица и три полка петроградского гарнизона. Но если ситуация затянется хотя бы на несколько дней, огонь неповиновения перекинется по телеграфным проводам на Москву, на Киев, на всю Россию. Подумайте, что будет тогда. Ние вы, ние я, ни даже генерал Алексеев не в состоянии контролировать бешенство многомиллионной толпы! Дайте мне ответственное министерство, признайте ограничение самодержавия в пользу представительной власти, и я попробую все утихомирить, превратить буйство масс во всенародный праздник. Ваше признание мы объявим величайшей победой революции. И тогда, люди смирятся, я ручаюсь!

Я слушал Родзянко в трубку, но мне показалось, будто я вижу, как он жестикулирует руками.

— Вы и сейчас не понимаете, Государь, как не понимали нас никогда! — с напором продолжал он., — Я и мои соратники столкнули с горы огромный камень, который катится дальше уже без нас! Мы накануне великих событий, исхода которых почти невозможно предвидеть. Либеральная демократия требует от вас смены лиц, причем не только лиц, но и всей системы управления. Создайте правительство, ответственное не перед царем — перед Думой, и тогда…

— Тогда я вас все же повешу, — произнес я отчетливо.

Родзянко осекся.

— Да, — повторил я уверенно, — точно, повешу. Не только вас лично, Михаил Владимирович, не обижайтесь, а вообще всю Думу до последнего человека.

Несколько мгновений председатель пораженно молчал, затем задышал в трубку желчью.

— Я вижу … вы избрали самый опасный путь, решили пойти против своего народа…

— Против кучки зажравшихся ублюдков, вообразивших себя революционерами. Вы сами, Михаил Владимирович, один из крупнейших малороссийских землевладельцев. Каким образом ваши тысячи гектаров земли на Украине соотносятся со словом «народ»? Вы и народ — вещи не просто разные, а несовместимые. А ваш Гучков, он же банкир? А Львов, он же князь, голубая кровь в десятом поколении! С чего вы взяли, что вы — представители народа?

Родзянко притих. Молчал и только гулко дышал в телефонную трубку.

— Я вижу, вы действительно изменились, Государь, — наконец, прошипел он тихо наконец. — Еще вчера вы только кивали на мои требования, молчали и соглашались, а вот сейчас, грозите мне карой …

— Опять громко сказано, Михаил Владимирович, — поправил я. — Кара вам будет на Страшном Суде и в Чистилище. Я веду речь всего лишь об уголовном преследовании в рамках закона. Что я изменился — да. Тех депутатов, кто добровольно раскается и немедленно покинет столицу, я оставлю в живых. Всем остальным — только плаха. Итак, что на счет моего указа распустить Думу?

— Никогда! Что на счет требования Думы распустить правительство?

— Ответ тот же. Разумеется, правительство я в ближайшее время распущу за бездарность и некомпетентность, однако к формированию нового кабинета, Дума не будет иметь ни малейшего отношения. Со своей стороны обещаю, как только кайзер Вильгельм подпишет капитуляцию, заверенная мной русская Конституция с ограниченными правами монарха, отправится в новую Думу.

— Ложь!

— Вы не в себе, Родзянко. Вы только что упрекнули во лжи своего Императора. Может, повесить вас дважды? Сначала за шею, потом за ноги?

От возмущения, председатель парламента задохнулся. Разумеется, он не верил Николаю, и, в общем, имел на то полный резон. У моего реципиента была имелась сотня возможностей благоприятно подписать Конституцию и, припевая, продолжить свою богатую, сытую, полную счастья жизнь монарха, который «царствует, но не правит». Однако, Николай Второй из раза в раз отказывался от каждой возможности. Результат бессмысленного упрямства Императора был наблюдаем в данный момент, что называется «на лицо».

Окажись я в его худощавом теле хотя бы в году 1913 м, я сделал бы самое простое — подписал конституцию. При любом Основном законе власть монарха в «монархическом» государстве в любом случае останется огромной, не меньшей, по крайней мере, чем власть президента. Но фФормальное утверждение красивой конституционной «бумажки», мгновенно бы сняло с Николая ответственность за любые политические, экономические или военные неудачи, возложив их на председателя Правительства, и значительно снизило социальное напряжение, убрав из рядов моих противников миллионы сторонников либерального строя, и оставив в оппозиции только социалистов и террористов, а также превратило бы в союзников богатейших помещиков и фабрикантов. Существовало лишь одно «но», — в 1914 м началась война. Изменить сейчас государственный строй означало одно — встряхнуть общество, отвлечь его от главной задачи, над которой трудились и умирали три долгих года миллионы российских подданных, — от Победы!

Возмущение Родзянко, тем временем, миновало, председатель Думы пришел в себя.

— Я убежден… — произнес он очень тихо, и тщательно подбирая слова. — Я убежден Государь, что очень скоро Вы пожалеете о принятом Вами решении. Мы увидим, кто и кого будет вешать за ноги на столбах … Клянусь, не пройдет трех недель как вспыхнет такая революция, которая сметет все!!!

Мой собеседник тоже не видел меня, но я обреченно кивнул.

— Согласен, — произнес я негромко. — Тут мне нечего возразить!

В отличие от Родзянко, мне было знакомо содержание Каиновской «энциклопедии» и известно заранее, чем закончится игра в русский бунт.

Революция сметет все. И прежде всего — самих псевдо революционеров.

Родзянко немыслимо повезет. Большинство его товарищей по измене расстреляют, повесят, зарубят шашками. Сам он скончается в изгнании, в каком-то нищем югославском селе.

Услышав мой странный ответ, Родзянко удивленно притих, как будто напугавшись непонятного поведения Императора, которого знал уже много лет. Через несколько мгновений, сдержанно попрощавшись, мы окончили разговор.

26 февраля 1917 года.

Могилев.

После схватки с председателем Думы и, как только что выяснилось, — моим главным политическим противником, я уходил из переговорного пункта с тяжелым сердцем, но все же — не без надежды. Главное, что я должен был сделать за эти четыре дня, наконец свершилось. Содержание переворота, такое не понятное в самом начале моего пути в этом мире, теперь прорисовывалось контрастно. Суть происходящего сталао яснойым, четкойим, и мне отныне, предстояло лишь действовать, а не думать.

Как ни крути, то было невиданным облегчением!

Конечно, ситуация с восстанием в городе по-прежнему оставалась сложной: бунтующий гарнизон насчитывал сорок тысяч штыков, бастовало, согласно последних данных, свыше двухсот тысяч рабочих. Если посчитать их семьи, а также жителей близлежащих сел и предместий, которые будут охвачены бунтом в ближайшие дни, количество душ, противопоставляющих себя моей власти, будет зашкаливать за миллион.

Восстание, как нарыв, раздувалось и распухало, наливаясь гнилью.

И все же, теперь мне было стало легко.

Опасность грозила страшная, но сейчас я мог глядеть ей в лицо, которое не прятавшеесялось более за скрытой, неизвестной личной. Никаких загадок или недомолвок почти не осталось, и пусть я не знал пока всех заговорщиков по фамилиям, но после разгона массового восстания, выяснить это, учитывая возможности охранки, станет совсем не сложно. Я знал теперь главное —: где скрывается сердце многоголовой гидры. Оставалось лишь его раздавить!