Замечаю и изменения. На окнах появились цветы, прежде их не было. Догадываюсь, что это Маша захотела принести в квартиру что-то свое.
3Лиза спит, и мне удается осмотреть ее, не разбудив. На этот раз, бегло «пробежавшись» по стволу, я сразу ухожу в лимбическую систему и замечаю там изменения к лучшему. Всем известно, что «нервные клетки не восстанавливаются», и это почти верно. Зато восстанавливаются их отростки: они теряют миелиновую оболочку, набухают, накапливают рибосомы, синтезирующие белок, и образуют на концах булавовидные расширения – колбы роста. Затем эти колбы вырастают в отрезок нерва. Это происходит очень медленно. Настолько медленно, что раньше считали, будто бы регенерируют только волокна периферической нервной системы (они как раз «спринтеры» – целых четыре миллиметра в сутки!). В начале XXI века открыли регенерацию отростков центральных нейронов и умеренный нейрогенез с гиппокампе взрослых. Казалось бы, это вступало в противоречие с тем хорошо задокументированным фактом, что мозг пластичен и может изменяться при тренировках. Физиологи предположили, что изменения происходят на более высоком уровне: нейромедиаторы выстраивают из нейронов различных отделов мозга всё более высокофункциональные системы.
Четверть века назад Тордис Бергсдоттир сумела отследить и показать, как при протезировании нейронов зрительного центра они под воздействием нейромедиаторов формируют новые связи, новые синапсы. Свою часть Нобелевской премии она вложила в дальнейшие исследования, и, когда я с ней встречалась, она уже была бывшей слепой – ей вырастили не только сетчатку, но и новенькую кору затылочных долей, ответственную за распознавание зрительных образов. Тордис рассказывала о том, как «учила себя видеть», заново увязывая те слуховые, вкусовые и осязательные образы предметов, которые сложились у нее за всю жизнь, с тем, что видели ее глаза. «Раньше я думала, что каждый из людей имеет уникальную фактуру поверхности, которая проступает у них под кожей при разговоре. Было большое разочарование, когда я поняла, что такого нет».
Возможно, именно с регенеративными изменениями связаны приступы двигательного возбуждения у Лизы, о которых говорил Максим. Но, скорее всего, нет – процесс только начался. И уж точно я ничем не могу объяснить явный регресс – то, что Лиза перестала говорить, стала менее любопытной. В коре нет никаких изменений: ни к лучшему, ни к худшему. Или, возможно, я не обладаю наблюдательностью и феноменальной памятью Тордис Бергсдоттир и просто чего-то не замечаю. Проще говоря, я слишком тупая и зашоренная, поэтому не могу помочь Максиму и Лизе. В зоопарке есть такой зверек: белка тупайя, вроде лемура. Если бы у меня был герб, я поместила бы туда эту белку. В полный рост. Ужасно обидно.
4Пытаюсь залить обиду чаем. Чай заваривала Маша, он без всяких фруктовых «присадок», просто крепкий, хорошо настоянный, не слишком горячий и от этого удивительно вкусный. Мне нравится такая добротная основательность, а еще нравятся тарталетки с яблоками, которыми Маша нас угощает. В кои-то веки они не приторные, а со здоровой антоновской кислинкой.
«Неужто ты влюблен в старшу́ю?» – мысленно спрашиваю я Максима.
Лиза мне очень симпатична, но такие тарталетки в моем личном рейтинге побеждают знание творчества Шекспира с разгромным счетом.
И только я решаю, что будь мужчиной, то обязательно женилась бы на Маше, как начинаю подмечать в поведении моей «суженой» некоторые странности. Она разговаривает с Максимом на нейтральные, казалось бы, темы: о погоде, о новостях – но тем не менее часто сбивается, меняет тему разговора, даже не заканчивая фраз, словно соскальзывает с одной мысли на другую. Потом видит, что в чайнике кончилась вода, встает, подходит к двери спальни. Несколько секунд стоит, растерянно озираясь, уходит на кухню, возвращается, берет чайник, снова уходит. И только через пару минут я слышу, как она включает воду.
Однако осмыслить то, что я вижу, не удается – из спальни появляется Лиза в розовом махровом халатике. Подходит к стеллажу, начинает перебирать книги, потом идет к столу и просто стоит, скрестив руки на груди, немного покачиваясь. Максим прикусывает губу, опускает глаза. Я его понимаю: Лиза несколько мгновений казалась «нормальной», просто не до конца проснувшейся и погруженной в свои мысли. Наверное, когда она готовилась к лекциям, она часто так ходила, не замечая никого.
Поэтому я снова вру:
– Вы знаете, я заметила процессы регенерации у Лизы в мозгу. Им можно помочь. Есть технология протезирования нейронов. Их выращивают из клеток, возвращенных в состояние стволовых, и подсаживают. Довольно тонкая и сложная операция, но…
Лучшая ложь – это недоговоренность.
Про процессы регенерации – чистая правда, но я умолчала, насколько они незначительны при имеющихся масштабах разрушений. И про протезирование – тоже правда, с тем лишь дополнением, что никто еще не пытался восстановить настолько пострадавший мозг. Впрочем, назвать это восстановлением будет неверным. Придется, по сути, создавать кору заново. При этом память вплоть до условных рефлексов, скорее всего, будет утрачена.
Но Максим, разумеется, хватается за идею – теперь он не боится заговора и готов показывать Лизу врачам.
– В самом деле? Интересно. Можно подробнее?
– Давайте я пришлю вам статьи из медицинских журналов. И организую консультацию у нейрохирургов, которые этим занимаются. Ничего не обещаю, но попробовать можно.
– Конечно. Спасибо большое. Я подумаю об этом.
Я замечаю Машу: она уже некоторое время стоит в дверях и смотрит на сестру. Наконец Лиза делает шаг в сторону, ее шатает, она даже не пытается ухватиться за стол, только смешно переступает мелкими шагами, стараясь сохранить равновесие. Маша поспешно ставит чайник на подставку и, обняв Лизу за плечи, уводит ее в туалет, потом ведет в спальню. Выходит. Подходит к стеллажу, начинает рассеянно вытаскивать книги до половины, после засовывает их обратно. У меня начинает ныть желудок. Но Максим ничего не замечет.
– Кажется, она сегодня поживее… – говорит он.
– Да, – кивает Маша. – Я ей клубки дала, она любит ими играть.
А сама подходит к столу, достает карандаш из карандашницы и начинает рассеянно крутить в пальцах.
Максим наливает чай.
– Ты садись, отдохни. В ногах правды нет, – говорит он как ни в чем не бывало. – Что твои куклы? Сшила что-нибудь?
– А… да нет… – Маша послушно садится. – Нет настроения. И заказов негусто.
– Я видела вашу работу, – говорю я. – С удовольствием бы сделала заказ. Для сестры. Она у меня художница. Можно сделать куклу-художницу?
Сама тем временем быстро сканирую Машу.
Когда-то мы с Ликой много спорили о том, морально ли сканировать человека, не предупреждая его об этом. По мнению Лики (как и большинства «нормальных» людей), аморально. Я с ними, наверное, согласилась бы, если бы была «нормальной», но мне очень не хотелось отказываться от своих способностей, и я старательно придумывала аргументы. «Вот у тебя художественные способности, – говорила я Лике. – Ты смотришь на человека, видишь форму его лица, переходы цвета, видишь, как ложатся тени. И вдруг тебе говорят: так нельзя. Нельзя рассматривать человека, как будто он – предмет. Слепок в мастерской. Глупо, правда? Ну вот и я так же. У меня же нет эмпатии, я не «заражаюсь» чужим настроением. Я просто анализирую: человек ведет себя так или этак, у него активны те или иные центры, значит, он чувствует то-то, и с ним надо вести себя так-то. Не буду этого делать – стану грубиянкой и вообще социопатом. Ты же не запретишь инвалиду пользоваться костылем? И потом на таком расстоянии я могу увидеть только самые общие процессы».
Но сейчас я вижу вполне достаточно. Никакой патологии, похожей на Лизину, как я подумала сначала, у Маши нет. Ее мозг вполне здоров, если не считать одной особенности, которая хорошо знакома как невропатологам, так и чтецам, и называется «синдром дефицита внимания и гиперактивности». Обычно он встречается у маленьких детей. Но иногда сохраняется и до взрослого возраста. Я вижу его признаки: большее возбуждение в стволе, очаги торможения в лобных долях и в области хвостатого ядра. В ответ на мой вопрос в лобных долях возникает кратковременная вспышка возбуждения, но сразу гаснет, и Маша отвечает рассеянно:
– Художницу? Можно, наверное. А ваша сестра старше вас? Вы вместе живете?
5В машине по дороге домой я спрашиваю Максима, в курсе ли он о состоянии Маши.
Тот улыбается.
– Машка-то? Да, мы все в курсе. Лиза говорила: в детстве это было вообще что-то с чем-то. Никого не слушала, а говорила, не переставая. Причем молола такую чушь, что учителя быстро стали намекать на спецшколу. Кстати, Лиза не дала. Поговорила с дедушкой, тот показал ее старому неврологу у них в городке. Тайком от родителей – те отказывались от обследований, боялись «ювенальной психиатрии», что Машку «зазомбируют» и она на них возведет напраслину. Слышали такую страшилку?
