class="p1">— Анна Сергеевна уж просто забыла, что не родилась сразу в очках и с указкой, — я усмехнулся. Вожатая тоже хихикнула. — Все у тебя... в смысле, у вас, получается, Елена Евгеньевна. А на Коровину не обращайте внимания, она просто хамка трамвайная.
— Спасибо тебе, Крамской! — она пружинисто встала. — То есть, Кирилл. Ты же Кирилл, верно?
— Пожалуйста, Елена Евгеньевна, — я перевел взгляд с покачивающихся вершин сосен на ее лицо. Глаза уже были почти не красные. Так, чуть припухшие, может быть. — Вы идите, а я чуть-чуть еще посижу. А то нас вместе увидят, начнут сплетничать. Вы же нас уже знаете, живьем сожрем.
Вожатая засмеялась, протянула мне руку, и я серьезно ответил на рукопожатие. По-товарищески. Потом она поднырнула под низкую ветку и скрылась среди листвы.
Я посидел еще минут пять, откровенно кайфуя от тишины, одиночества и случайного причиненного добра.
Громкие голоса я услышал еще до того, как зашел в отряд. Вроде бы кто-то с выражением читал стихотворение на гекзаметре, а потом все громко засмеялись. Я на цыпочках поднялся на крыльцо и заглянул на веранду.
В центре стоял голый по пояс Прохоров. В шортах, но с обмотанным вокруг бедер полотенцем. Другой парень, имя которого я еще не запомнил, сидел на диванчике и громко хохотал. Одет он был тоже странно — в простыню, перекинутую через одно, правда, поверх футболки и шорт.
Еще были Коровина с безымянной прилипшей к ней девицей, двое парней, которых я не запомнил и неожиданно — рыжий миньон Мамонова, Марчуков. И еще одна девушка, которая и стояла в центре с листочком. Судя по всему, она именно с него читала тот заунывный текст, на котором я зашел.
— Ну что вы смеетесь, я же не виновата, что гекзаметр так и должен звучать!
— Надо так и оставить, пусть лучше ржут, чем засыпают!
— Что-то это как-то скучно. Получается, что у нас все представление — это нотация Зевса... Кстати, а бороду мы из чего будем делать?
— Надо Калинину позвать на роль гарпии!
— Там не гарпия, а орел, умник!
— А давайте не Зевс будет, а богиня.
— Какая еще богиня?
— Ну, какая-нибудь. Там же много было богинь, мы в пятом классе проходили. Геката, Афродита...
— Афродита — богиня любви. Подходит к Прометею и говорит: «Ай-яй-яй, ты плохой, мамочка тебя не любит!»
— Где Цицерона? Она точно Древнюю Грецию наизусть знает.
— Ушла Цицерона. Сказала, что у нее законное личное время, и принимать участие в общественной жизни она будет, когда полагается.
— Афина! Афина — богиня мудрости, у нее еще щит и копье!
— Щит... Из чего бы сделать? О, надо у тети Шуры крышку от котла попросить...
— Слушайте, а нам обязательно вот эти унылые стихи читать?
— Согласен, сдохнуть же можно! Давайте у нас будет как будто греческих хор, только песни современные. Та-та-та был плох, барабанщик — бог... Синий-синий иней...
— О, точно! Весь отряд в греческих... этих... как их... Ну, вот что там на Антохе сейчас.
— Тога.
— Точно, тога. Короче, они стоят в тогах и поют строчки из песен... так, Коровина, ты пишешь?
— А что там насчет богини?
— Да подожди ты с богиней со своей!
— Так, я не поняла, мы сценарий пишем или что?
— Значит, Цицерона сказала, что Прометей украл на олимпе огонь, отдал прозябающим людям, а его за это наказали. И пионер потом приходит к скале, этим огнем прогоняет гарпию...
— Орла! Там орел! У орла клюв, а у гарпии — старушечье лицо! Как она старушечьим лицом печень будет клевать?
— Ну может это просто гарпия с клювом...
— Так, всем молчать! Пионер огнем в клюв тыкает, гарпия... ну, в смысле, орел, крылышками бяк-бяк-бяк. Пионер срывает с Прометея цепь, и они гордо держат огонь вместе. По-моему, отлчино!
— А богиня?
— Ну пусть они вместе с Зевсом наказывают. Антоха встанет с правой стороны сцены, а ты — с левой. Ему молнию из картона с фольгой забабахаем, а у тебя крышка от котла...
— Прохоров, ты издеваешься, да?
— Коровина, ты уже определись, ты хочешь богиней быть или нет? Если да, то тебе полагается крышка. Ну, в смысле, щит.
Я присел в сторонке на самый край дивана, чтобы, в случае чего сказать Прохорову, что я тут уж час сижу, просто они были заняты, творческому процессу мешать нельзя, и все такое. Но слушать и правда было интересно. Спрашивать, что конкретно они тут сочиняют, я не стал, но по контексту понял, что завтра вечером в клубе будет мероприятие, где каждый отряд должен будет выйти на сцену и рассказать, какой он прекрасный, замечательный и талантливый. И вот за рождением сценария этой самой презентации я как раз и наблюдал.
Повисла небольшая пауза, на лицах участников креативной команды отразилась работа мысли. Но тут вскочил Марчуков.
— Нет, надо не так! — для убедительности он забрался на диван и сел на спинку. — Короче, этот Прометеус стибрил у богов огонь и хиляет. Видит, стоит такой прикинутый америкашка. В джинсе, ковбойской шляпе и все дела. Он ему говорит: «Хочешь огонь?» А тот ему: «Ноу, отвали, вере аре ю фром?» Ну, Прометей, тогда, говорит: «Ладно!» и дальше идет. А тут ему навстречу француженка. Такая вся на марафете, шарман-фанфан. Он ей такой: «Огонь надо?» А она ему: «Фи, отвянь-завянь!» и в зеркальце зырит. Короче, дальше такой Прометей пошел, а тут ему навстречу я, типа юный пионер! Он мне: «Эй, пацан, у меня огонь есть, хочешь?» А я ему такой: «О, отлично, давай сюда, сгодится!» И мы хиляем вместе с огнем такие к хору в простынях, а вы такие простыни скидываете, галстуки быстро завязываете, и мы все хором поем: «Взвейтесь кострами, синие ночи!» А?
— Марчуков, завянь, а? — Коровина скривилась. — Вечно ты чепухню какую-то придумываешь!
— Эй, а что сразу чепухню? — Марчуков насупился. — Отличная сценка получится! Современная, Мамонов отлично америкашку сыграет, у него и джинсы, и шляпа есть!
— Еще Мамонов... — простонала Коровина.
— Подожди, Коровина... — Прохоров пошевелил бровями, потом посмотрел на Марчукова. — А ты голова! Мне нравится! Так, все поняли, будем делать, как он говорит!
— Так борода мне не нужна, получается? — парень в простыне почесал подбородок.
Тут
