делать нужно.
— Понял? Это второй разряд, хоть и третий взяли моду писать в маршрутках. Справишься?
— Нех баловаться, — заверил Пельмень.
Ума много не надо заусенцы подпилить. Считай как ногти маникюрной пилочкой подровнять.
— А технологию там поглядеть, чертёж? — решил уточнить.
— Ты давай делай, что велено, — Михал Елисеич наклонился к ученику и шепнул. — Это шабашка. Как заусенчики посбиваешь — домой пойдёшь.
— Понял. Михал Елисеич… А мне с шабашки сколько на карман причитается?
— Ишь ушлый какой, далеко пойдёшь…
— Давайте так, я там щеколду у Вени в кладовой навернул, глянете? А я пока че надо тут послесарю.
— Ты че к нему ломиться полез? — хохотнул слесарь. — Посмотрю, мне как раз в кладовую заглянуть надо. Ты только аккуратненько тут, не спеша. Я скоро вернусь.
И с этими словами слесарь потопал в инструментальную, оставив Саню один на один с целым ящиком деталек.
Пельмень покосился на ящик, взял технологию, полистал. Ну так и есть — точно шабашка, чертёж вставлен другой совершенно, ничего общего с детальками из ящика не имеет. Ну и хрен бы с ним, как расплачиваться договорились. А что именно делать Пельменя особо не колышело, побыстрее управится лишь бы. Если существовал вариант скорее управится и слинять — хотелось бы таким вариантом воспользоваться.
Саня взял детальку, покрутил повертел, попробовал подрочить напильником — с одной стороны, с другой потёр. Также ловко как показывал наставник ни разу не выходило, тут приноровиться нужно. А деталек целый ящик, штук двести. Если на каждую столько времени убивать, до проторчишь тут до конца рабочего дня, а чего хуже в первый же день задерживаться придётся. Подумать бы как ускорить производство…
Саня огляделся и увидел как неподалёку один из слесарей подошёл к херовине, смахивающей чем то на стиральную машинку, которая вращалась с умеренной скоростью и издавала странные звуки. Слесарь машину выключил, открыл крышку, ну и высыпал на решётку внизу кучу мелких камней, а среди них — детали.
— Братское сердце, ты че такое мутишь?
Пельмень заинтересовался, подошёл ближе, глянуть.
— Галтовал, — буркнул слесарь не поднимая глаз и закидывая детальки в ящик. Гладенькие такие из барабана детали вышли, блестят.
— Эм… на хрена?
— Заусенцы посбивать, — как и большинство местных работяг этот был не особо расположен к разговору, взял ящичек и затопал к своему верстаку.
— Дядь, а на сколько барабан запускать?
— Полчаса с головой хватит! — ответил слесарь не оборачиваясь.
Бинго!
Саня довольно потёр руками. Ну а че, сейчас он свои финтифлюшки в барабан тоже побросает, прополоскает с камушками как следует и дело в шляпе. Елисеич тоже жучара, хоть бы сказал, что такая опция есть. Вернувшись к верстаку, Пельмень взял свой ящик, приволок к галтовочному барабану, высыпал в него детали и следом камушки побросал. Крышку закрыл, болты прикрутил, ну и включил. Через секунду барабан начал трястись, снимая заусеничики с деталей.
Саня время засёк, вернулся к верстаку, предвкушая, что через какие-то полчаса отстреляется и встанет на лыжи.
Детали барахтались минут пятнадцать, когда подошёл Дмитрий Дмитриевич.
— Ну че Саня, как твои дела?
— Пока не родила, — Саня широко зевнул. — Жду когда сваливать, у меня тренька в пять.
— Где Михал Елисеич? — мастерок огляделся.
— Да в материальной кладовой.
— А он тебе шабашку приносил?
— Ну так.
— Ты сделал?
— В процессе, — Пельмень кивнул. — Сказал как сделаю — я свободен на все четыре стороны. Поэтому за мной не заржавеет
— И… где детали? — насторожится мастер.
Пельмень кивнул на галтовочный барабан.
— Заусенчики сбиваем, Дмитрий Дмитриевич. Все как сказано делаю.
И тут стало видно прям как разгоряченная рожа мастерка бледнеет.
— Где?! — бывший боксёр аж подпрыгнул на месте.
И не дожидаясь ответа бросился к галтовочному барабану, остановил и вывалил детали и не на секунду не боясь перепачкаться в мутной водице, сунул туда руки. Даже рукава на рубашке засучивать не стал.
Ровно в этот момент из материальной кладовой возвращался Михал Елисеич — присвистывая себе что-то под нос. Завидев мастерка ковыряющегося в галтовке, слесарь резко остановился, оторопел. Ну и пулей бросился к барабану. Пельмень понял — что-то пошло не так…
«Специалист, который все усложняет работает неправильно. Профессионал должен уметь делать вещи простыми»,
Ричард Брэнсон.
Оказалось, что далеко не все детальки вот так запросто можно закинуть в галтовочный барабан — заусенчики посбивать по простому варианту. Из стоящего галдежа, половина из которых были матерные слова, Пельмень сделал выводы, что галтовочный барабан напрочь испортил «чистоту» и «шероховатость» (и хрен ещё пойми что) поверхности деталей. Ну и собственно ударами камешков о поверхность — загнал детальки в неисправимый брак.
— Был шестой класс чистоты, стал третий… — как сказал Дмитрий Дмитриевич, если запикать в выражении слова покрепче.
Потому и паника возникла. Мастер стал на Елисечиса собак спускать:
— Старая алкашина, где тебя носило, когда он кронштейны в барабан совал? Я ж тебя без тринадцатой премии оставлю! Ты у меня больше капли в рот не возьмёшь за верстаком!
Слесарь тоже в стороне не оставался, орал так, что слюни летели в разные стороны.
— Не надо только на меня вешать свои косяки! Сам сказал молодому дать заусенцы снять, чтобы втихую и с другими не делиться! Я всего на пять минут отошёл, посрать приспичило! Или мне теперь перед тобой отчитываться, когда на парашу хожу?!
По итогу доругались до того, что слесарь Михал Елисеич и мастер Дмитрий Дмитриевич приуныли так, будто вести о кончине близких родственников услышали. Слесарю вдруг резко дурно стало, он будто сдулся воздушным шариком и стек бесформенной грудой на грязный бетонный пол, вытирая брюками металлическую стружку и масляные разводы.
— Ох сердце хватает, ох дурно стало как… — то и дело шептал Елисеич.
Мастерок вовсе схватился руками за голову, пальцами в жидкие волосёнки впился. И тяжело дышал, глядя поочерёдно то на застывшие среди камешков в пропесоченной мутной водице детальки, то на собиравшегося склеить ласты слесаря.
Пельмень в этой ситуации предпочёл оставаться в роли зрителя. И вообще, когда милые скубутся, так только тешатся.
Потом Дмитрий Дмитриевич в себя пришёл, вставил в рот пальцы и оглушительно свистнул. Ор в цеху мало кто слышал из-за работающих станков, а вот свист был пронзительным
